Отчим был хороший, верный человек. Он очень любил мать и старался полюбить Марину. Вот именно оттого, что он старался, никакой любви не получалось. Уж очень Марина напоминала того, кто однажды вырвал у него счастье. И отчим замечал, что она чувствует неискренность его отношения.

Тогда, чтобы как-то расположить ее к себе, он попытался разговаривать с ней серьезно, как со взрослой. И этого Марина не могла принять. Марина отлично сознавала, что она девчонка, а он солидный человек, директор завода, и нечего ему заискивать перед ней.

Мать уговаривала ее не быть таким волчонком. За это Марина стала относиться к матери, как относятся в семье к неизлечимо больным, — мешала любовь с жалостью.

Но все же семья была дружная, хорошая. Марина не испытывала никакого гнета, она жалела мать, холодновато относилась к отчиму и очень любила свою маленькую сестренку. Катя росла девочкой бойкой, даже озорной. Она была такая полненькая, розовая, что подружки звали ее «Катюшка-подушка».

— Ну и пусть я подушка, — говорила Катя, — зато я на маму похожа.

Это был сильный довод.

Мать была красавица. Полная, с белым румяным лицом и ясным взглядом. На губах спокойная улыбка — печать уверенного, непоколебимого счастья. Характер у нее был ровный, все шло хорошо, и она считала, что надо жить так, чтобы сохранить это хорошее, не стремясь к лучшему. Еще неизвестно, каково оно, это лучшее. Достаточно и настоящего.

Отчим говорил:

— Ты — самая лучшая, лучше не надо.

Но все остальное он никогда не считал совершенным, Он руководил крупным сахарным заводом. Завод работал хорошо. Рассказывая об этом, отчим неизменно заканчивал:

— Значит, надо работать еще лучше.

Марина в этом отношении была на стороне отчима. Он водил ее на завод, показывал, как из грязной, невзрачной свеклы делают белый, сверкающий сахар.

В школу она вошла с гордо поднятой головой. Учителям отвечала спокойно, никогда не смущалась, если даже и не знала урока. Но это редко случалось.

Она охотно играла с подругами, принимала участие в невинных их заговорах против учителей, и все знали, что она никогда не спасует и не выдаст. С готовностью помогала всем, что было в ее силах. У нее всегда можно было списать задачи, занять денег, взять учебник и даже пожаловаться на девичьи неурядицы. Она помогала охотно, утешала, давала советы, но при всем этом не теряла строгой выдержанности и сознания собственного превосходства.

Когда она училась в седьмом классе, ей показалось, что пришла любовь. Влюблены были все; она выслушивала рассказы подруг, то восторженные, то полные отчаяния. Она снисходительно утешала их, слегка улыбалась. Любовь казалась болезнью не опасной, но все же причиняющей какое-то раздражение. Любовь, как поветрие, не миновала и ее.

Он учился в десятом классе. Был умен и застенчив. Он писал ей записки, сравнивая ее с далекой звездой, которая не может сгореть, а только ярко сверкает в недоступной вышине. Наконец он отважился и пригласил ее в кино. Они молчали всю дорогу. Ей хотелось, чтобы он был хоть наполовину так красноречив, как в своих записках, но он только глубоко вздыхал, не решаясь взглянуть на нее, и поправлял кепку. Это, наконец, возмутило Марину. По рассказам подруг, любовь выглядела совсем не так. Все прочитанное о любви, о ее радостях и муках совершенно не походило на их молчаливое шествие по темным весенним улицам. Вернувшись из кино домой, она отказалась от ужина, не пожелала ни с кем разговаривать и легла спать. У нее было такое чувство, словно ее обманули.

Утром она послала ему записку: «Прошу больше мне не писать. Отвечать не считаю необходимым». После первого урока он прислал ответ:

После уроков она подошла к нему, возмущенная и высокомерная. Откинув назад косу, гордо вскинула голову:

— Я не понимаю. Вы всегда так поступаете?

Он побледнел и сжал губы, как от боли.

— Возьмите ваши стихи. Я не позволю, чтобы смеялись надо мной.

— Это стихи Лермонтова, — пробормотал он.

— Знаю, что не ваши. У вас, наверное, ни одного слова своего нет.

Впервые он прямо взглянул на нее, но, ничего не сказав, ушел. Через несколько лет она увидала его имя в газете и удивилась, что он поэт. Его хвалили. Прочла его стихи о далекой звезде и вздохнула. Нет, он не обманывал ее.

В это время она жила в Москве, работала в издательстве машинисткой и училась на вечернем литфаке. Всякая связь с семьей казалась потерянной. Она писала, ей отвечали, и ничего больше не связывало ее с домом, где прошли детство и юность. Даже фамилия у нее была своя, фамилия отца — Ефремова. Ей казалось, что она совершенно одинока на белом свете. Но вдруг все переменилось — в один день, в один час.

Началась война. Отчим приехал в Москву. Он был уже в военной форме, ехал в часть и зашел к ней проститься.

Она провела с ним весь день и поехала на вокзал провожать.

В этот вечерний час многие провожали на войну своих мужей, сыновей, отцов. Летнее солнце мирно спускалось над городом. Москва таяла в закатной сверкающей дымке. Фиолетовые тени косо лежали на пылающем перроне. Наступила какая-то завороженная тишина, немыслимая в большом городе. Это было величественное прощальное мгновение, когда люди заглянули в свои сердца. Но Марине показалось, что прошло очень много времени. Нельзя же за одну минуту увидеть в человеке то, чего не смогла разглядеть за много лет.

Она впервые прямо посмотрела в его очень ласковые и очень волевые глаза. В них таилась бесконечно добрая усмешка сильного, уверенного в своей правоте человека. Он никогда и никого не уговаривал. Он не уговаривал даже самого себя. Только сейчас это стало понятно Марине.

Он уезжал на войну. На западе уже кипел огненный вал, который потом прокатился по советскому югу и достиг Москвы.

Там был ад, был ужас, и этот человек шел туда, чтобы остановить его. Шел на самое страшное и самое славное.

Как бы поняв, что происходит в ее душе, он бережно положил свои руки на ее плечи.

— Попрощаемся, дочурка, — сказал он мягко.

Марина поняла, что сейчас он не заставлял себя быть нежным. Она прижалась к его широкой груди. Нет, плакать она не станет. Сейчас не станет. Она подняла голову. Он смотрел на нее с печальной нежностью. На его глазах блестели слезы, и он не скрывал их.

— Ничего. Это ничего, дочурка, — говорил он, — это пройдет.

И тогда Марина заплакала, заплакала, как девчонка.

— Я так рада, так рада, — повторяла она.

И он понял ее. Она, наконец, нашла то, чего не хватало ей, о чем бессознательно тосковала всю свою небольшую жизнь. Она нашла искреннюю, родную любовь. Она впервые назвала его отцом.

Ее потянуло домой. Туда, где еще не высохли слезы прощания, где остались мать и сестра. В отчий дом. Марина никогда так не думала — отчий дом. А ведь там жили самые родные люди на земле. Мать, сестра и человек, который всей душой стремился стать для нее отцом. Она не понимала его.

Проводив отчима, она решила ехать домой, но пока собралась, Украина уже запылала в огне пожарищ и враг топтал сады ее детства.

Где они сейчас, родные ее?