Я заметил, как при первых глубоких, почти органных звуках вступления Люта с Гизелой вздрогнули, музыка словно насильно разворачивала их лицами друг к другу, но женщины удержались, да так и остались вполоборота, потом Костя решительно положил ладонь на струны, прервав музыку.

– Осторожнее, бард, – тихо сказал он. – Думай, что делаешь!

Я вздохнул и убрал гитару в кофр. Вот тебе и пикничок, и поиграть-то толком нельзя. А что же тогда можно, интересно спросить?

В это время в подлеске раздался треск ломающихся веток, и на поляну вывалился небольшого роста человек в перепачканной глиной милицейской форме с погонами старшего сержанта и совершенно безумными глазами. Фуражки на человеке не было, в одной руке он неловко сжимал табельный пистолет с забитым глиной стволом. Человек с трудом поднялся с четверенек и поднял свое оружие.

Костя сделал незаметное движение, и пистолет с громким бульком исчез на дне реки. Гонзик наладился было отправить незваного попутчика вслед за его табельным оружием, но тот неожиданно для всех рухнул на колени перед магисткой и мертвой хваткой вцепился в высокий шнурованный ботинок.

– Верните мне будущее, госпожа, – рыдающим голосом взмолился человек. – Верните, прошу вас! Что вам стоит!

Человек был явно не в себе.

– Чижик-Пыжик? – удивленно и, как мне показалось, немного брезгливо спросила госпожа Арней. – Как ты меня отыскал? И зачем?

– Будущее, – не унимался старший сержант. – Я не хочу без него, я уйду из ментовки и снова начну заниматься физикой или, если хотите, дворником устроюсь, только верните мне будущее, госпожа магистка!

Мне этот тип был совершенно незнаком, Люте, похоже, тоже. А вот Костя и Гизела вроде встречались с ним раньше, особенно Гизела – ишь, еще немного – и покраснеет наша магистка неприступная. Вот тебе и порода. Надо же, «Чижик-пыжик»! Порода, значит, породой, а природа – природой.

– Чего этот мент поганый от тебя хочет? – грубовато спросил Гонзик у Гизелы. – Ты опять что-то натворила, магистка? Мама моя родная, неужели это тот самый? А я-то думал, что он уже того, напрочь спекся.

– Он думает, что я забрала у него будущее, – раздраженно сказала Гизела. – Так вот, Аавом клянусь, не было у него никакого будущего, так что и забирать-то было нечего. Если бы у него было хоть какое-то будущее, мы не торчали бы сейчас в этом проклятом лесу, я получила бы нужную мне силу и вовремя упокоила бы этот злосчастный нож. А теперь, между прочим, ни у кого из нас настоящего будущего нет, так, одни огрызки.

И добавила уже мягче, обращаясь к нежданному гостю:

– Отпусти меня, Степан. Иди домой, выпей водки, что ли! Успокойся, никто у тебя ничего не забирал, нечего было. Понимаешь? Все твое осталось с тобой.

– Слышь, мент, давай быстренько вали отсюда, ты что, не понял? – Гонзик поднял старшего сержанта с колен, встряхнул и легонько подтолкнул в сторону города. Милиционер упирался и даже замахнулся было на Гонзика, только последний не обратил на это особого внимания. Просто еще разок встряхнул, и старший сержант обмяк.

– Погоди! – раздался хриплый властный голос. – Дай-ка я душу его маленько потрогаю, может, ему судьба с нами идти, не случайно же он на нас вышел. Будущего у него, может быть, и нет, а вот судьба есть.

На поляне невесть откуда появился давно ожидаемый богун Левон. О том, что богун собрался в путь-дорогу, говорил тяжелый ясеневый посох, на который он опирался, да объемистый холщовый мешок за могучими плечами.

– Зачем он нам? – спросила Гизела. Похоже, присутствие Чижика-Пыжика ее не на шутку смущало. Наверное, чувствовала свою вину, а такие женщины, как госпожа Арней, терпеть не могут быть виноватыми. Это их раздражает, как сломанный ноготь или неудачное посещение парикмахерской. Не их это стиль. Впрочем, такие женщины не ходят в парикмахерские, они ходят к стилистам. Вот еще порода современных евнухов, плюс визажисты да кутюрье, их и кастрировать не надо – они от природы убогие.

Костя с Лютой молчали, хотя, похоже, Костя уже успел где-то познакомиться с нашим новым попутчиком. Наверное, в ментовке и познакомился, он же с утра туда регистрироваться ходил. Гонза угрюмо почесал стриженую круглую голову, сплюнул в прошлогоднюю траву, но тоже смолчал.

Богун развернул к себе старшего сержанта лицом, еще разок в целях приведения в разум встряхнул его, всмотрелся в глаза, потом резко отпустил, почти оттолкнул. Несчастный милиционер, словно упившийся вусмерть сантехник, тяжело опустился на землю, богун снова поднял его, что-то прошептал на ухо, и старший сержант выпрямился, да так и остался стоять, правда, слегка покачиваясь. Старался.

– С нами пойдет, – решил богун и вытер ладони пучком жухлой травы.

Я подумал, что в нашей компании и без приблудного мента ненормальных хватает, взять хотя бы меня. Или наших женщин. Или Константина. Вот разве что Гонзик у нас нормальный, да, может быть, сам богун Левон, да ведь в компании психов всегда найдется хоть один санитар. Левон, видимо, угадал мои мысли и примирительно качнул головой.

– У него душа хоть и слабая, но простая, – объяснил он. – Поэтому этот мент несчастный во все верит и никогда не сомневается. Вот у тебя, Гизелка, разве простая душа? Во что ты веришь? В силу свою заемную? Так ведь заемное – не свое, а свое отдавать тебе жалко, жаба давит, полинять боишься, красу растратить. Вот и маешься, а на что краса без простоты? Любовь-то, она проста, как полет, это ползать трудно, а летать – легко, если, конечно, кому-то дано.

Гизела вспыхнула, сощурилась, словно в прицел, даже кулаки сжала. Но промолчала, видно, сказать было нечего. Да и побаивалась она старого богуна.

– Вот Константин наш, опять же, – он тоже сомневающийся. В себе сомневается, в начальстве своем, в товарищах, в барде и Люте, а значит, и в успехе тоже. И прикидывается этаким героем на все руки, а у самого в душе сплошное сомнение. Так ведь, герой? Танк ты наш безбашенный.

Костя неопределенно хмыкнул. Слова богуна произвели на него впечатление, но от сомнений не избавили. Видимо, возможность сомневаться он считал одной из своих сильных черт.

– А ты, Гонза, во что веришь? – обратился богун к братку.

– В понятия, – с достоинством ответил Гонза. – В братву, в Россию, в Авдюху вон тоже верю, сам не знаю почему, а все остальное мне – до фени! Я тоже парень простой, даром что не мент, а совсем наоборот, только с Арнеихой нипочем бы связываться не стал, чем бы она меня ни манила. Вот ей-то я как раз и не верю. Ни на грош.

– Ну а ты, бард, и ты, красавица? – продолжал богун. – Разве вы не сомневаетесь друг в друге каждый раз, когда играете дорогу? Разве, прежде чем у вас что-то получится, не преодолеваете в себе путь от сомнения до приятия, а от приятия до веры? А сейчас у вас, голубчики, и вовсе разлад, и сможете вы с ним справиться или нет – только от вас зависит. Да еще от нашей Гизелки, будь она неладна. Так что единственная истинно простая, открытая для веры душа имеется вот у этого убогого человечка, а больше, получается, ни у кого. Поэтому он и пойдет с нами. Если у нас что-то получится, то только его вера сможет закрепить достигнутое, больше нечему. А если нет, то так вместе и сгинем.

– Тащить его еще, – недовольно буркнул солидарный с братком Костя. – Он же на ногах не держится, как он с нами пойдет? На карачках, что ли?

– Не беспокойся, пойдет как миленький. – Богун ласково, посмотрел на притихшего мента. – Как, пойдешь с нами, болезный?

Старший сержант кивнул и постарался не качаться. Он очень старался, и у него даже что-то получилось. Мол, пойду и дойду, пусть и на карачках, только не бросайте меня одного.

– Ладно, пусть идет, – проворчал Гонзик. – Только пускай топает себе где-нибудь в сторонке, а то воняет от него… как от мента.