Я все-таки как-никак бард! И, если верить Косте с Лютой, даже талантливый. Так что если я могу играть дороги между мирами, то, что для меня какие-то несчастные триста верст, пускай даже и с гаком? Да пустяки, на один куплет. Тем более что Люта, вот она, рядом, хотя и старается на меня не смотреть. Ничего, девочка, работа есть работа, чем раньше дойдем, тем раньше расстанемся. Хотя расставаться с Лютой мне совершенно не хотелось, но, с другой стороны, если уж женщина собралась тебя покинуть, то она все равно это сделает. Расставанием больше…

Я подошел к Косте и сказал вполголоса:

– Слушай, герой, а давай я пробую сыграть дорогу к этому вашему всебогуну Агусию? Вдруг получится? Чего нам триста-то верст пешком тащиться! Поговори с Лютой, а то меня она сегодня почему-то игнорирует. Хотя я вроде ее не обижал, и вообще…

Костя как-то странно посмотрел на меня, потом нехотя кивнул и подошел к эльфийке. Люта сначала замотала головой, потом зло вскинула подбородок, глядя при этом не на меня, а на магистку. Герой продолжал настаивать, впрочем, довольно деликатно. Он что-то говорил негромко, но, видимо, убедительно, потому что в конце концов эльфийка сдалась. Она медленно, явно делая над собой усилие, подошла ко мне и встала рядом. На меня она по-прежнему старалась не смотреть.

– Что ж, давай попробуем, бард, – безжизненным голосом сказала она.

Я расчехлил гитару и небрежно взял несколько аккордов. Краем глаза я увидел, как странно дернулась магистка Гизела, словно ее булавкой укололи.

Я потихоньку, а потом все громче и громче начал наигрывать первую пришедшую в голову музыкальную тему, стараясь зацепить ею Левона-богуна. Он единственный из нас был знаком с этим самым Агусием, и поэтому его присутствие в музыке было необходимо. Левон удивительно легко включился, и строй гитары неожиданно для меня сразу упал на октаву. Я даже слегка испугался. Вот тебе и куплет! Теперь над лесом плыли низкие, подвывающие, какие-то звериные звуки, и я подумал, что этот мир все-таки здорово отличается от моего родного мира. Там такая музыка была давно забыта, если вообще когда-нибудь существовала. Если что-то подобное и можно было услышать на моей родине, то это звучало в каких-нибудь глубоких подвалах и исполнялось обкурившимися рокерами на древних китайских гяндженах.

Я с трудом протиснулся между вибрирующими звуками, привыкая и осваиваясь, распутывая дорогу, словно шелковую кудель, и прошла, наверное, вечность, когда я поймал пальцами конец нужной нитки, но это было еще не все, это было только начало работы. Я играл дорогу, словно прял прочную бесконечную нить, из которой Люта ледяными, прозрачными своими руками ткала невидимое дорожное полотно. Вот только дорога никак не получалась. Потому что все, что удавалось сыграть, выпрясть, соткать, немедленно уничтожалось другой женщиной, которая каким-то невероятным образом тоже оказалась рядом со мной и внутри музыки, – магисткой Гизелой. Ее раскаленные ладони сжигали полотно, и его остатки белесыми хлопьями разлетались по миру. И я понял, что Гизела не позволит Люте сплести дорогу до конца, почувствовал ее ревность, обиду и боль и, как мог, попытался исправить это. Я перебросил поток звуков на магистку, и жильные струны сами собой натянулись так, что гитара болезненно вскрикнула. Я вздрогнул от этого резкого, нездорового звука, но быстро собрался, успокоил инструмент и принялся осторожно оплетать музыкой магистку. Сначала мне показалось, что дело пошло на лад, потому что Гизела приняла мелодию в свои горячие ладони и не отбросила, а начала в свою очередь строить дорогу. Теперь дорожное полотно плела уже Гизела, но Люта, эльфийка с невинным взглядом, с холодным спокойствием все распускала и распускала его на хрупкие, немедленно рассыпающиеся ледяной тающей пылью нитки-звуки… Потом все кончилось.

Костя, присев рядом со мной на корточки, прижал болезненно вибрирующие струны своей героической ладонью, и гитара обиженно умолкла.

– Струны порвешь, – сказал он. – Не видишь, что ли, что ничего не получается?

– Ты чего? – вскинулся я. – Сдурел? Тоже мне взял моду гитару хватать! Бабу себе заведи и хватай. Лучше бы свою магистку держал покрепче, глядишь, и толк был бы! Она же все нарочно портит!

– Не обижайся, старик, – проникновенно произнес Костя. – Ты же видишь, они еще не готовы работать вместе, перестань мучить себя, инструмент, да и женщин тоже.

Я только сглотнул и дрожащими руками принялся укладывать гитару в кофр. Латунная молния поддалась не сразу, но наконец вжикнула и застегнулась. Ненавижу, когда трогают мою гитару. Не выношу. Если я и могу кого-то убить, то именно за это.

– Это все из-за нее, – повторил я, мотнув головой в сторону Гизелы. – Зачем ты ее сюда приволок? Нам что, без нее проблем мало? И вообще, кто она такая?

– Она тоже часть твоей аймы, бард. – Костя обнял дрожащую Гизелу за плечи. Люта с ненавистью смотрела на него и молчала. – Недостающая часть. Она твоя полуайма, бард. Такая же, как и Люта. Ты что, еще не понял?

– Понял, – буркнул я, успокаиваясь. – Еще как понял, понял по самое «не хочу». И что теперь?

– Не знаю, – откровенно ответил герой, – тебе виднее.

Ни черта мне было не виднее, что толку от понимания, если я не знаю, что с ним делать? Я ведь музыкант, а не мыслитель, нашли академика. Аймы, полуаймы, эльфийки, магистки всякие… Во всем этом черт ногу сломит! Хотя, похоже, в той, другой, жизни, о которой меня заставили забыть Костины начальники, я порядочно наколбасил, и не без приятности для себя. Прямо многоженец какой-то, а не бард. Султан Брунея, разорившийся на спекуляциях белыми верблюдами. И что мне прикажете теперь делать? Интересно, на что могут претендовать эти самые полуаймы? Так сказать, «мои бывшие»? И в какой валюте им платят алименты, может быть, в жизнях? Так у меня и от одной-то немного осталось, на всех не хватит.

Гонзик подошел, сочувственно помолчал, потом вытащил из рюкзака коньячную фляжку, свернул крышку и протянул мне.

– Ты, Авдюха, сильно-то не переживай, – гукнул он, – с бабами точно завсегда одна морока. Пока замуж за другого мужика не выйдут – так и будут тебя ненавидеть, и когда выйдут – тоже, но уже не слишком сильно. Но ты не мухай. Вот решим проблему с железками и будем думать. В крайнем случае на одной я сам женюсь, вот на той. – Он указал на Люту. – А Гизелку Костян за себя возьмет, он вроде бы с ней ладит. А ты найди себе нормальную женщину, чтобы кормила тебя, одежду стирала да детишек рожала, и все будет путем. На фиг тебе эти заковыристые дамочки сдались? Они же с претензиями, да еще с какими! А творческому человеку прежде всего нужен покой да хорошее питание.

Я глотнул из фляги и невольно улыбнулся, представив себе Гонзика женатым на Люте. Костя же нехорошо посмотрел на простодушного братана, но Гизелу так и не выпустил. Вот ведь герой!

Ситуация, однако, слегка разрядилась. По-моему, Люта даже улыбнулась, а вот насчет Гизелы – не знаю. Во всяком случае, когда Костя ее отпустил, она уже не выглядела испуганной. Мне почему-то стало досадно, хотя вроде бы какое мне дело до этой госпожи Арней?

Наш герой подошел ко мне и опустился на корточки. Совершенно блатная привычка, и откуда она у него?

– Плохи дела, Авдей, – серьезно сказал мне Костя. – Если ты, бард, не сумеешь убедить их действовать сообща, все пропало. Не попасть нам домой, да и местные проблемы скорее всего решить не удастся.

– Как ты себе это представляешь, герой? – раздраженно ответил я. – Они со мной и разговаривать-то не желают, а ты – «убедить»! Убеждай, если можешь. К тебе-то они вон как льнут, по крайней мере одна.

Костя скривился, словно ему соль на больной зуб попала, начал было: «Да я же, как врач…», но быстро заткнулся, потому что богун, молча наблюдавший за нами, решил наконец взять слово.

– Ну что, господа хорошие, – раздался голос Левона. – Натешились? Убедились? А теперь утирайте сопли, и пошли. Некогда тут рассусоливать. А насчет дамочек – там видно будет. Дорога всех помирит, если, конечно, это настоящая дорога, а не начальный и конечный пункт. Избаловал вас Авдей, и тебя, Костян, и тебя, красавица, да и тебя тоже, Гизелка. Привыкли, что он все на себя берет, а вы только на подхвате. Вот за это он и поплатился в свое время, а вы теперь еще от него носы воротите. Короче говоря, встали и пошли.