Костя помолчал, неторопливо потушил сигарный окурок о выбеленные временем перила, растер образовавшееся угольное пятно рукой, потом вдумчиво посмотрел на грязную ладонь, словно гадал на сажевом пятне.

– Может, все-таки есть пойдем? – неуверенно предложил он.

Удивительно, но из-за двери уютно тянуло запахом съестного. Ну да, я, ясное дело, маг, хотя и недоделанный и опустившийся, Костя – профессиональный герой, а Люта – типичная ведьма. Или как Костя ее назвал – полуайма? Почему, кстати, «полу»? Ладно, все равно, что ей стоит какого-то провинциального богоборца раскрутить на ужин? Некоторые девицы и не таких скупердяев раскручивали. И не просто на ужин, а вообще…

– Так как же, если какой-то местный кандидат в боги проиграл выборы или вообще в них не участвовал, он все-таки бог или нет? – не унимался я.

– Видишь ли… – Костя помялся немного. – С одной стороны, вроде проигравший кандидат ничем не хуже этих… ну, богов местного розлива… Аава этого Кистеперого, Упрата Бездавальщика и прочих. А с другой стороны бог – он прежде всего творец, демиург, а уж потом каратель да милователь. А у невыбранного бога никакой возможности творить нет. Да и его оппоненты, похоже, личности скорее деструктивные, чем созидающие… Во всем этом есть что-то неправильное. В общем, надо вникать. Ну, пойдем, что ли. А то Люта там одна с этим… партизаном. Вот-вот… дедуля наш что-то вроде всемирного партизана, которому кто-то дал в руки оружие.

И мы вернулись в дом.

В комнате было прибрано и пахло баней, наверное, потому, что чистоту Люта наводила посредством банного веника. На электроплитке весело парила небольшая алюминиевая кастрюлька с картошкой в мундире, имелась также мелко нарубленная на липовой дощечке зелень, открытая банка сайры и аккуратно нарезанная буханка хлеба.

Кроме табуретки, которая теперь выступала в качестве стола, в комнате обнаружились перевязанные бечевкой пачки книг – для сидения. Книги Иван Палыч, наверное, приволок из смежной комнатки, той, где стояла койка, потому что основная масса печатной продукции была уничтожена танцующей Лютой. При артиллерийской поддержке «цыганской венгерки», разумеется. Я даже повеселел немного, а когда хлебнул стариковой рябиновки, и вовсе подумал – будь что будет.

– Ты на спиртное-то особо не налегай, – предостерегла меня Люта. – Завтра дел много, завтра состоится наш с тобой дебют на местном рынке.

– В качестве кого? – ехидно спросил я. – Ты – в качестве товара, а я, значит, – продавца? Извините меня, сударыня, но для торговли женщинами я недостаточно интеллигентен…

И тут же получил пощечину. Ручка у нашей красавицы была, надо сказать, хоть и изящная, но тяжеленькая.

– Я же не всерьез, – возмутился я. – Чего же сразу по морде-то?

– Я тоже, – холодно ответила Люта, – не всерьез.

– Ничего, у меня еще, кроме брусничной, еще и лопуховка заквашена, – между тем радушно журчал Палыч. Когда в комнате прозвенела оплеуха, старикан резко сменил тему, покосился на эльфийку, ожидая одобрения, и закрякал, как чокнутый селезень: – Так его, девонька, нечего мужику волю давать, сопьется – сама же маяться с ним будешь. Вот у нас был один кандидат наук, и у него еще жена была, так тот, бывало, как начнет квасить, так и никак не остановится. А жена его ходит по друзьям и скандалы закатывает, дескать, это вы его спаиваете. А друзья-то тут и ни при чем, друзья-то все выпьют – и по домам, один этот кандидат по чапкам блондится, ищет, с кем бы еще махнуть…

Я изумленно посмотрел на старикана. Тот, похоже, готов был поддержать Люту в любом начинании. И поддерживал, полностью пренебрегая мужской солидарностью. Что это такое Люта с ним сделала? Не иначе как магия. Или колдовство. Ну ладно…

Мы молча поужинали. После пощечины мне не хотелось разговаривать ни с Лютой, ни с героем Костей. И не потому, что девушка была так уж не права, по большому счету эту оплеуху я заслужил, а потому что меня, что называется, поставили на место. Они – это одно, а я, Авдей, каким бы бардом я ни был, – совсем другое. И на одном поле мы находимся временно.

Скоро совсем стемнело, и дед выпроводил нас во двор.

Ночевали мы втроем в маленькой сараюшке. Пахло мышами, прелым сеном и старым железом. Засыпая, я слышал – или мне чудилось, – как в углу что-то ржаво шепчется, звякает, ворочается, что-то злобное и неживое, но и не мертвое, похоже. И все-таки я заснул.

Мне приснилось, будто струны на моей гитаре из неупокоенного железа. Кто их поставил и зачем, я не помнил, но точно знал, что это так. Верхние, тонкие – из какого-то древнего клинка, распущенного адскими умельцами на проволоку, а может, и вовсе из блатного финкаря, а басы обвиты в медную рубашку, добытую из не нашедших цели автоматных пуль. И кто-то неведомый принуждает меня играть. И самое страшное – это то, что мне хочется играть до зуда в сердце, до холода под диафрагмой – хочется. Вот сейчас я выйду на сцену и начну. Тихо шелестящим в утонувшем в темноте зале живым людям, которые не знают, что после моей музыки они непременно умрут. И перешептываются, и ждут, а я… Я прошу кого-то, чтобы позволил мне сменить струны, хотя точно знаю, что других у меня нет и играть все равно придется, затем меня и пригласили…

…За дощатыми стенками сараюшки перекликалась ночными железнодорожными голосами чужая страна – Россия, страна с выборными богами и безжалостными в своем гневе пенсионерами, с фиксатыми, украшенными разбойничьими кистенями куполами чужих храмов, жуткая страна, которой мне бы никогда не увидеть из своего «Сквозняка», если бы не эти двое… Эти двое. Я, в сущности, ничего о них не знаю. Какого черта я с ними куда-то поперся? Какого? Одиноко было, вот и поперся. Ждал чего-то, ждал, вот и дождался. Верил, что дешевые забегаловки да выпивка на халяву – это так, временно. Придут и позовут. Вот и пришли. И позвали. Неизвестно кто неизвестно куда. И что, мне теперь не так одиноко? Я что, почувствовал себя таким же, как они? У красотки с полными пазухами колдовства и у раздолбая-героя, всегда веселого, всегда сытого, по-прежнему не было со мной ничего общего. Во всяком случае, психованный пенсионер был мне ближе и понятнее, чем мои спутники.

Вон герой Костя, рубаха-парень с неиссякаемой фляжкой в кармане, храпит во всю ивановскую, подложив под голову клетчатый пиджак, ему что, ему все равно, какая Россия, лишь бы себя показать. И девица эта, Люта… Спит ну просто как ангел, если ангелы вообще спят. Остренькое ухо трогательно торчит над ситцевой подушкой – дед расстарался, надо же! Как ангел или как зверек, звери ведь тоже безгрешны… И беспощадны.

Я прислушался и в паузе меж героическими храпами Кости различил тоненькое посвистывание. Почему-то это меня успокоило. Если храпит, значит, что-то от обыкновенной женщины в ней все-таки есть. Опять же, картошку сварила… Ох, скорее бы утро, которое если вечера не мудренее, то светлее – это точно. Так вот и уснул, успев подумать, что электрички здесь все-таки имеются, вон как по мосту прогромыхало…

Ну, пошел я в милицию. Пусть меня научат. Не от хорошей жизни пошел, понятное дело, только выбора особенного не было, какой уж тут выбор! Я вообще-то универ кончал, по специальности «физика твердого тела», только нынче с университетским образованием сами знаете – никуда. Да и кому оно нужно, это самое твердое тело? То есть нужно-то оно, конечно, нужно, и большие бабки на этом люди делают, только не на том твердом теле я, как выяснилось, специализировался. А так парень я здоровый, с твердым телом у меня все в порядке, но ведь и от армии откосить как-то надо, не голубым же прикидываться, честное слово, в падлу мне это, я ведь в блатном районе вырос, с детства этих… ненавижу. Так что дорога мне или в ментовку или к братве, можно еще, конечно, в служители культа, в богуны, что, как вам известно, то же самое, что и братва, только покруче в духовном плане, разумеется. К браткам мне, честно говоря, не хотелось, нагляделся я в детстве блатных – ничего в них хорошего нет, не понимаю, чего от них наши интеллигенты тащатся – пакость, кровь, грязь да подлость. Говорят, сейчас, когда они при власти, все изменилось, и братки такие же люди, как и все остальные, только не мне в это верить. А в богуны, если в братках не побывал, не нагрешил да не покаялся, не берут. Хотя и считается, что и те и другие «по понятиям» живут, только богуны сами себе «понятия» определяют, да и не только себе. Вся страна, если хотите, по понятиям живет, а как же иначе? Понятия они на то и понятия, что понятны, а законы – закон сегодня один, а завтра другой, так что приходится по понятиям. Ничего, по понятиям и в ментовке жить можно, это вам с полным знанием дела говорю я – старший сержант Голядкин Степан Григорьевич, следователь-стажер отдела внутренних дел города Зарайска. Любить прошу в неслужебной обстановке, жаловать лучше регулярно и крупными купюрами, потому что начальство мелкие не любит, а бегать менять в соседний магазин – задолбаешься.