– Значит, лиса все-таки не дала себя перехитрить, – протянул Питт, обращаясь к самому себе.

– Что ты имеешь в виду? – не понял сенатор.

– Аммар говорил о койоте и лисе, – задумчиво сказал Питт. Потом оживился и оглядел своих слушателей. – Бьюсь об заклад, он сумел улизнуть. Вы со мной не согласны?

Холлис угрюмо взглянул на Питта:

– Лучше бы нам всем надеяться, что он мертв. А если нет, Дирк Питт возглавит его следующий список.

Гала подошла к изголовью кровати Питта, и он поневоле залюбовался легкостью и грациозностью ее движений. На ней было легкий шелковый халат золотистого цвета. Она присела на край кровати и обняла раненого за плечи.

– Дирк очень слаб, – сказала она. – Ему необходимо хорошее питание и отдых. Давайте оставим его на часок одного.

Холлис аккуратно убрал фотографии в конверт, положил конверт в карман и встал:

– Я должен попрощаться. Меня ждет вертолет. Я возвращаюсь на Санта-Инес продолжать поиски Аммара.

– Передайте мой теплый привет майору Диллинджеру.

– Непременно. – Холлис секунду помедлил, словно не мог на что-то решиться, потом глубоко вздохнул и заговорил: – Я приношу свои извинения, Дирк, вам и вашим товарищам. Вынужден признать, что недооценил вас. Если захотите перейти из НУМА в спецназ, я первым подпишу рекомендацию.

– Ну это вряд ли, – не задумываясь, ответил Питт, – у меня аллергия на получение приказов.

– Это я понял, – невесело усмехнулся Холлис – Демонстрация была очень наглядной.

Подошел сенатор и сжал руку Питта:

– Увидимся на палубе.

– Я тоже попрощаюсь с вами там, – сказал капитан Коллинз.

Гала не произнесла ни слова. Она проводила мужчин к выходу и закрыла за ними дверь на защелку. Потом медленно пошла обратно. Ее шелковое одеяние мягко струилось по смуглому телу. Питт понял, что под легким шелковым покровом нет никакого белья.

Женщина подтвердила его догадку, развязав пояс халата и сбросив его с плеч. Питт услышал легкое шуршание шелка, соскальзывающего с гладкой кожи. Она на мгновение застыла, словно бронзовая статуя: совершенной формы грудь, длинные, стройные ноги, изящные бедра. Она наклонилась и потянула одеяло.

– Я вам кое-что должна, – чуть охрипшим голосом прошептала она.

Питт взглянул на свое отражение в зеркале, висящем на закрытой двери каюты. На нем не было никакой одежды – только бинты. Голова была забинтована, шея и раненая нога тоже. Он неделю не брился, а белки глаз были еще красными. По его мнению, он больше всего походил на рухлядь, за ненадобностью выброшенную на помойку, которую любая уважающая себя нищенка побрезгует подобрать.

– Я сейчас не слишком похож на Дон Жуана, – пробормотал он.

– Для меня ты самый красивый мужчина на свете, – шепнула Гала. Она легла рядом, положила легкую ладошку ему на грудь и стала перебирать длинными тонкими пальцами волосы на его груди. – Мы должны поторопиться. У нас меньше часа.

Питт издал глубокий, протяжный вздох. Интересно, что скажет доктор Уэбстер, если от перенапряжения у пациента разойдутся швы? Он преисполнился искреннего сочувствия к Джеймсу Бонду. Нелегко, должно быть, было парню.

Проснувшись, Аммар увидел непроглядную темноту. Плечо болело, словно кто-то засунул в рану горячий уголь. Он попытался поднять руки к лицу, но одна рука буквально взорвалась адской болью. Аммар сразу вспомнил, как одна пуля впилась ему в плечо, а другая раздробила запястье. Он прикоснулся здоровой рукой к лицу, и пальцы нащупали бинт, окутавший лицо от лба до подбородка.

Он знал, что глаза уже не спасти. А жизнь слепого не для него. Он пошарил рукой в поисках оружия, но не обнаружил ничего, кроме мокрых, холодных камней.

Аммар пришел в отчаяние. Впервые в жизни он почувствовал страх и полную беспомощность. Он попытался встать, но не смог.

Его удержали крепкие руки.

– Не двигайся и не кричи, Сулейман Азиз, – очень тихо проговорил Ибн-Тельмук. – Американцы нас ищут.

Аммар стиснул здоровой рукой руку товарища и обрел некоторую уверенность. Он попытался заговорить, но с членораздельной речью дела обстояли совсем плохо. Из-под окровавленных бинтов, поддерживающих раздробленную челюсть, вырвались только горловые звуки, больше напоминающие речь животных.

– Мы находимся в маленькой камере внутри одного из тоннелей шахты, – тихо сказал Ибн-Тельмук. – Американцы прошли очень близко, но мне хватило времени, чтобы соорудить стену, скрывшую наше убежище.

Аммар кивнул. Он лихорадочно соображал, каким образом дать понять Ибн-Тельмуку, что он хочет сказать.

Создавалось впечатление, что в экстремальных условиях его друг обрел дар телепатии. Он сумел проникнуть в мысли Аммара:

– Ты хочешь умереть, Сулейман Азиз? Нет, ты не умрешь. Мы уйдем отсюда вместе, но только тогда, когда это будет угодно Аллаху, и ни секундой раньше.

Аммара охватило отчаяние. Еще никогда в жизни ему не доводилось чувствовать себя таким беспомощным, неспособным контролировать ситуацию. Боль была нестерпимой, а мысль провести остаток дней своих слепым калекой в безопасности тюремной камеры, сжигала душу, лишала способности мыслить здраво. Инстинкт самосохранения его покинул. Он не мог и подумать, что ежедневно и ежечасно будет от кого-то зависеть, пусть даже от преданного Ибн-Тельмука.

– Отдохни, брат, – мягко сказал Ибн-Тельмук. – Тебе понадобятся все твои силы, когда настанет пора покинуть остров.

Аммар, сделав неловкое движение, сполз с импровизированной лежанки, устроенной для него заботливым другом, на пол тоннеля. Он был неровным и мокрым, и вода начала быстро проникать сквозь одежду. Однако терзавшая Аммара боль была такой сильной, что он даже не почувствовал этого.

Его все больше охватывало ощущение безысходности. Он потерпел неудачу, обернувшуюся катастрофой. Находясь на грани между бредом и реальностью, он увидел стоящего над собой и презрительно ухмыляющегося Ахмеда Язида. Потом где-то в потаенных глубинах разума Аммара появился занавес, который медленно раздвинулся. Сначала в кромешном мраке возникло слабое свечение, которое постепенно усилилось и взорвалось ослепительной вспышкой. В этот момент он увидел будущее.

Он выживет, потому что обязан отомстить.

Аммар снова и снова мысленно повторял эту фразу и сумел все-таки обрести самоконтроль.

Первое решение, которое следовало принять, кто умрет от его собственных рук: Язид или Дирк Питт. Он не мог действовать один. Теперь, к несчастью, он не имел физической возможности убить обоих ненавистных ему людей собственными руками. Но он уже начал обдумывать план. Ему придется доверить осуществление миссии возмездия Ибн-Тельмуку.

Последнее Аммару не нравилось, но выбора все равно не было.

Ибн-Тельмук убьет койота, а Аммар раздавит гадюку.

Питт наотрез отказался лететь домой, лежа на носилках. Он расположился в удобном кресле, положив раненую ногу на другое кресло, находящееся перед ним, и смотрел в иллюминатор на покрытые шапками снега вершины Анд. Вдали виднелись зеленые плато – это начинались бразильские нагорья. Через два часа он заметил в отдалении серую туманную дымку – за нею был скрыт чрезвычайно перенаселенный город Каракас. Потом Питт долго смотрел на линию горизонта, где бирюза Карибского моря встречалась с кобальтовой голубизной неба. С высоты двенадцать тысяч метров волнующаяся поверхность воды выглядела как лист гофрированной бумаги.

Лайнер, предоставленный ВВС для перевозки ВИП-пассажиров, не отличался внушительными размерами – Пи-пне мог в нем выпрямиться во весь рост, – но был вполне комфортабелен, пожалуй, даже роскошен. Питт чувствовал себя так, словно его посадили внутрь дорогой игрушки.

Его отец не был расположен болтать. Почти все время полета он работал – читал какие-то бумаги, делал заметки для предстоящего разговора с президентом.

Короткий диалог, происшедший между Питтом и отцом, беседой назвать было нельзя. На вопрос Питта, как тот оказался на борту «Леди Флэмборо» в Пунта-дель-Эсте, сенатор, не отрываясь от бумаг, коротко ответил: