Когда реакция миновала, я отвезла Малькольма домой. Не знаю, что бы с ним случилось, если бы я этого не сделала. Думаю, он бы наверняка угодил под машину на первом же перекрестке — настолько он был сокрушен.

Странная это была поездка через весь Лондон. Человек, который так часто преследовал меня на набережной, тихо сидел рядом, надвинув шляпу на глаза и сложив руки на саквояже с инструментами, стоящем у него на коленях. За всю дорогу из его уст не сорвалось ни единого слова. Он просто сидел, напоминая своим видом изваяние Эпстейна. Я не без удовольствия свернула с моста в тихие улочки, поскольку в такой ситуации не так просто было сосредоточиться на езде по шумным магистралям.

Я думала о том, с какими смешанными чувствами он приблизится к моей двери. Когда я придержала ее, чтобы дать ему войти, наши глаза впервые встретились.

— Видите ли, я здесь уже бывал, — заметил он коротко. Я отдала ему должное. Сказать это было нелегко.

— Я знаю, — сказала я. — Жаль, что я тогда не узнала вас.

— Не узнали меня? — Он замер на пороге, словно норовистая лошадь. — Вы меня с кем-то путаете?

— Ни с кем, — сказала я. — Входите, будьте добры. Мне тоже надо многое вам рассказать.

Это его убедило. Любопытство не относится к числу исключительно женских прерогатив. На мгновение мне показалось, что он вот-вот сорвется с места и убежит.

Он положил шляпу на первый попавшийся стул, но, видимо по привычке, не захотел расстаться с саквояжем. Он с изумлением стал оглядывать мою большую комнату. Временами, будучи захваченным врасплох, он становился странно похож на ребенка. Но в остальном он произвел на меня впечатление человека, никогда не бывшего молодым.

Тут он снова встретился со мной глазами и покраснел до корней волос.

— А вы уже бывали здесь и раньше, — сказала я, полагая, что об этом лучше сказать вслух.

Он склонил голову.

— Да, — сказал он, — бывал.

Из этого я заключила, что он отличный сенситив, даже лучше, чем я думала — и, возможно, лучше, чем думал он сам. Должно быть, испытываешь сильное потрясение, когда выясняется, что твоя потаенная жизнь в сновидениях является реальностью.

Я предложила ему мое большое кресло, и он упал в него с видом крайне уставшего человека. От предложенного шерри он отказался. Тогда я предложила ему чашку чаю, и он с благодарностью ее принял. Напившись чаю, он явно стал выглядеть более примиренным с жизнью.

— Почему вы не стали хирургом? — спросила я, чтобы как-то начать разговор.

Чуть заметная улыбка, если ее можно так назвать, скривила его губы.

— Мне бы следовало стать хирургом, — ответил он. — Мне бы это пришлось по душе.

— Тогда почему вы им не стали?

Он немного помолчал.

— Я ужасно боюсь вида крови, — сказал он наконец. — С таким недостатком в хирургию соваться нечего.

— Как же вы вообще смогли стать врачом?

— Привык. Но с операциями все равно ничего бы не вышло.

Снова повисло молчание. Я долила чаю в его чашку. Молчание так затянулось, что когда он наконец заговорил, я не сразу поняла, о чем он.

— Вы первый человек в мире, которому я все это рассказываю, — сказал он.

И опять тишина, но я не стала ее прерывать, зная, что сейчас он где-то странствует на свой лад — стремительно и далеко.

И опять первым заговорил он.

— А что заставило вас спросить, почему я не хирург?

— Ваши руки, — ответила я.

Он стал их рассматривать, изучая один за другим кончики пальцев и с явным неодобрением замечая табачные пятна, портившие хорошо ухоженные ногти. Я встала, сняла со стены маленькую гравюру Дюрера «Руки, сложенные в молитве» и дала ему посмотреть.

— Руки — это настоящее чудо, — сказала я.

— Да, я знаю, — сказал он. — Я им очень доверяю. Даже больше, чем глазам.

Он долго и внимательно разглядывал гравюру.

— Мне нравится этот рисунок, — сказал он. — Не могу ли я раздобыть что-нибудь в этом роде?

Я чуть было не сказала, что он может взять ее себе, но вместо этого пояснила, что он может приобрести копию в любом художественном магазине.

Он резко встал.

— Я отнял у вас довольно времени, — сказал он. — Мне пора.

Казалось, он забыл обо всех обещанных откровениях, заманивших его сюда. А может, он просто хотел избежать их. Мне хватило благоразумия не удерживать его.

— Хотите, я подвезу вас домой? — спросила я.

— Нет, я пойду пешком.

— Тогда я покажу вам путь покороче, — сказала я. Мы спустились по маленькой улочке к верфи.

— Это совсем недалеко, умей вы летать, — сказала я.

— Так это мой дом там, напротив? — воскликнул он, остановившись как вкопанный. — Боже правый!

Недоумевая, почему эта ситуация потребовала таких сильных выражений, я решила, что непременно это узнаю.

— Вы когда-нибудь ходите по комнате ночами? — спросила я.

— Да, — сказал он, и тут же:

— А вы носили когда-нибудь белые платья?

Он искоса смерил меня любопытным взглядом, словно нервная лошадь. Не дожидаясь ответа, он подошел к неогороженному краю верфи и надолго уставился в воду.

Я подошла к нему.

Он заговорил, не поднимая глаз.

— Не будь я таким хорошим пловцом, бывают времена, когда мне хочется туда уйти.

— Впрочем, сейчас я этого не сделаю, — добавил он. Тут он обернулся ко мне с резкостью, явно вошедшей в привычку.

— Ну что, покажете вы мне дорогу домой?

— Да, — сказала я. — Я покажу вам дорогу домой, если у вас хватит духу по ней пройти.

— То есть? — резко спросил он.

— На днях вы это узнаете, — сказала я.

Я пошла вперед, а он двинулся следом — да больше ему ничего и не оставалось — и подвела его к узкому проходу между стенами. В конце его виднелись истертые ступеньки, по которым можно было подняться на мост.

— Таким уж страшным его не назовешь, — сказал он, когда я попрощалась с ним в неровном свете газового фонаря.

— Я не имела в виду этот путь, — сказала я.

Он постоял в нерешительности, словно не желая уходить.

— Я вас еще увижу? — коротко спросил он.

— А это как вы захотите, — сказала я. — Вы всегда будете желанным гостем.

— Благодарю, — сказал он, приподнял шляпу и, круто развернувшись, пошел прочь.

А я двинулась назад по унылому переулку. Но не успела я немного пройти, как услышала за спиной торопливые шаги. Первым моим побуждением было ускорить шаг и выйти на широкую улицу, так как это было не слишком подходящее место для встречи с неприятностью.

— Мисс Морган, я хочу вас кое о чем спросить, — произнес знакомый голос позади меня.

Запыхавшийся голос, пожалуй, даже слишком запыхавшийся для такого короткого расстояния.

Я обернулась. Даже в этом сумраке безошибочно угадывались его квадратные плечи и бульдожья шея.

— Друг мой, — сказала я, — что же вам от меня нужно?

Я сказала это как можно ласковее, так как знала, что он взвинчен до крайности.

— Послушайте, вы не будете против… моих дневных грез? Знаете, я ничего не могу с этим поделать. Но если вы скажете, я постараюсь.

— Мне казалось, вы ничего не можете с этим поделать.

— Могу, конечно, если сильно этого захочу.

— Какой ценой?

Он промолчал.

— Я ничего не имею против, — сказала я. — Это никому не причиняет вреда, а вам, пожалуй, только помогает.

— Теперь, когда я узнал вас, мне это совсем не нравится, — сказал он.

— Такие вещи приходят из гораздо более сокровенных глубин, чем кажется на первый взгляд, — сказала я. — Не пытайтесь подавлять свои видения. Понаблюдайте за ними, приглядитесь, как они себя поведут. Вам знакома теория психоанализа?

— Да, разумеется.

— Тогда совершенно неважно, что весь набор символов сосредоточился вокруг моей персоны. Я все прекрасно пойму.

— Перенесение, как у Фрейда? — спросил он.

— Да, — сказала я, подумав, что большего все равно пока не могла бы ему сказать. Немного приободрившись, он резко повернулся и зашагал домой.