После этого я уже без труда отыскала церковь и через несколько минут оказалась перед нею. Но насколько же по-иному она теперь выглядела! Тогда она мне показалась зловещей. А на самом деле у нее были довольно изящные очертания, словно кто-то уменьшил в размерах целый собор. Со своей черепичной крышей, поднимающейся к высокому фонарю, она походила на кусочек Италии. Осевшая на ней толстым слоем лондонская копоть быстро разъела мягкий камень облицовки, придавая ему старинный вид, на который он не имел никаких прав, оставаясь, по правде говоря, лишь образцом викторианской готики, тонированной слоем грязи.

Табличка «Сдается внаем» гласила, что смотрителя надо искать в самом здании, и я стала стучать в дверь огромным молотком, подняв такой грохот, что, пожалуй, всполошила весь квартал. Но ничего такого не произошло. На всей улице ни единая складочка ноттингемских кружевных занавесей не была приподнята любопытной рукой. Я не стала повторять канонаду — если бы смотритель действительно находился внутри, он бы сломя голову примчался на этот шум — и уже начала было записывать адрес агентства по продаже недвижимости, когда из небольшого домика, притулившегося под крылом церкви и походившего на домик садовника в сельской усадьбе, вышел человек в котелке. Объявление о сдаче внаем было не совсем точным: смотритель жил рядом, а не внутри.

Есть в шляпах-котелках что-то такое, что всегда вызывает во мне предубеждение, — настолько они вызывающе безупречны. Ни один мужчина, которого я когда-либо называла другом, не носил такой шляпы. Мягкие шляпы с загнутыми полями, фетровые с опущенными полями, гомбурги, трилби, кепи, в отдельных случаях даже канотье, но котелок — никогда. Впрочем, это был необычный котелок — он был просмолен! Это в значительной мере развеяло мои предубеждения, так как я ни разу в жизни не встречала человека, который смолил бы свои шляпы. У него было немного лошадиное лицо, и я догадалась, а впоследствии подтвердила свою догадку, что это был отставной кэбмен.

— Желаете посмотреть это место, дамочка? — поинтересовался он.

Я сказала, что хочу, и он достал из заднего кармана такой громадный ключ, что, окажись он в более доступном кармане брюк, то наверняка бы мешал хозяину сидеть. Тяжелая дверь заскрипела на таких проржавевших петлях, что было совершенно очевидно: по его разумению, явления его светлого лика перед фасадом было вполне достаточно для должного присмотра за зданием. Однако, несмотря на духоту долго не проветривавшегося помещения, в нем не пахло сыростью.

Мы вошли в широкий вестибюль, который тянулся вдоль всего фасада и был отделен от главного нефа панелями из желтой, покрытой лаком сосны. Мы прошли в двухстворчатую дверь, и я оказалась в типичном интерьере церкви, только в восточном его торце находился алтарь со статуями святых в нишах, а высокий витраж представлял жуткую картину Страшного Суда. В противоположном торце, над галереей в виде двух концентрических рядов всевозможных чертей находилось окно-розетка. Секта, которой принадлежало это святилище, исповедовала, должно быть, очень мрачную веру.

Тот, кто построил это здание, по-видимому, пользовался услугами отличного архитектора, так как пропорции церкви были по-настоящему хороши. Но впечатление было такое, словно, не успев достроиться, здание было заброшено, ибо в нем не было ни скамей для прихожан, ни кафедры, а на вымощенном каменными плитами полу не было следов, указывавших на их присутствие.

Я медленно пересекла просторный зал и поднялась по трем ступеням в то, что походило на англиканский алтарь, предназначенный для совершения религиозных обрядов. По сравнению с главным нефом алтарная часть была довольно велика, если вообще можно так назвать это место в явно сектантской молельне. Там, к огромному своему удивлению, я обнаружила то, что поначалу приняла за необычно большой алтарь. Оказалось, что на самом деле это небольшой каменный резервуар, похожий на миниатюрный бассейн.

— А это еще что такое? — спросила я смотрителя.

— Это купель, — ответил тот, глядя на нее с нескрываемой гордостью, несмотря на ее грязный и непривлекательный вид.

— Это был молитвенный дом баптистов? — поинтересовалась я, думая о том, что вся эта вычурная архитектура не вполне соответствует обычному стилю такой суровой секты.

— И да, и нет. Он крестил их, но он еще и богослужения проводил. Пожалуй, он был где-то посередине между баптистами и католиками.

Этот жуткий гибрид поверг меня в полное замешательство. Это было совершенно немыслимо. Нетрудно представить, как две половины его души, кем бы ни был этот «он», вечно предают друг друга анафеме и отлучают от церкви.

__ К какой же религии он принадлежал? — спросила я, немного придя в себя.

__ Да ни к какой, госпожа, он был сам по себе. Воскресенцами они себя называли, вот оно что [Resurrectionist (англ.) — верующий в воскресение мертвых, похититель трупов].

Припомнив иное значение слова, я не была в силах сдержать улыбку. Он заметил ее и добавил:

— Нет, мэм, трупов они не воровали. Они только утверждали, что восстанут из мертвых во всем том, что на них надето, ну и одевались соответственно, а он крестил всех подряд каждое воскресенье — окунал в воду с головой, так что они выныривали чистенькими и свеженькими.

— И много у него было последователей? — спросила я, припомнив все свои воскресенья в Тринити и задаваясь вопросом, сколько можно было найти желающих принять спасение в такой безжалостной форме, так как резервуар, по-видимому, не обогревался.

— Да порядочно, — ответил он.

— И чем все закончилось? — поинтересовалась я.

— Да видите ли, мэм, он верил в полное погружение, как это водится у баптистов. Только он еще верил в крещение младенцев, как католики. Как-то окунул он в купель младенца, а тот и помер. Тогда он взял да и повесился. Ни разу даже пожертвований собрать не успел, так что за постройку никто не заплатил, и подрядчик разорился. Тут за дом ухватились агенты по недвижимости, вот так он и стоит целых сорок лет.

— На нем, должно быть, лежит проклятие, — сказала я.

— Ну, не знаю, меня этот дом вполне устраивал, — заметил он, лихо подмигнув. — Если вы его купите, мэм, не понадобится ли вам смотритель?

— Нет, — сказала я, — вряд ли. Но у меня найдется достаточно работы для мастеровитого человека, да и для вашей жены нашлась бы работа по хозяйству.

— Мою жену сегодня утром отвезли в психушку, госпожа, но по части уборки я все могу делать и сам. Я как раз мастер на все руки. Оно ведь как — в последние годы она так ударилась в религию, что и за холодную воду не бралась, так что я сам делал все по дому. Готовил. Убирался. Кровати стелил. Я все умею, госпожа.

— Мне очень жаль, — сказала я в надежде, что он поймет, что я имела в виду его жену, а не вынужденную возню на кухне.

— Да знаете, госпожа, может оно все и к лучшему. Я сумею Вам услужить, госпожа, уж будьте уверены.

— Я пока не знаю, буду ли сюда переезжать, — сказала я. — Все, кто был как-то связан с этим местом, похоже, либо разорились, либо сошли с ума.

— Я-то нет, госпожа, я не разорился и не рехнулся.

— А Ваша жена?

— Рехнулась, это верно, но ведь не пошла же по миру. Уж она бы убирала на загляденье, если бы только взялась за дело как след. Но она так ударилась в религию, понимаете, что к этому у нее душа не лежала. Ей говорят: «Миссис Митъярд, вам откажут от места, если вы не возьметесь за ум». «О, — говорит она, — Господь грядет к нам». «Да, но пока-то Он еще не пришел. Не взяться ли вам за работу в его ожидании?» — говорят ей. А она — ни в какую. Все уговоры зря. Никак, понимаете, не могли выбить ей дурь эту из головы. А потом она скинула с себя одежки да попыталась окреститься в кухонном котле, вот тогда ее и уволили.

— Силы небесные! — сказала я. — Этот котел хоть был подогрет, когда она туда забралась?

— Да нет, мэм. Их старый проповедник был против всяких удобств. Какое-то время я не выпускал ее из дому, да что толку. Она все вопила, что Господь явился за ней. Похоже, под конец она Его и вовсе спутала с Сатаной, и для нее они стали на одно лицо. Вот я и вызвал карету, а они приехали и забрали ее. И если хотите знать правду, госпожа, то я как раз опрокинул чарочку для бодрости, когда услышал Ваш стук.