Она отвернулась от него и снова посмотрела в огромное зеркало, как будто, глядя в него, можно было прикоснуться к будущему. И чем больше мужчина смотрел на нее, тем сильнее ему казалось, что она становится огромной, бесформенной, первобытной, подобной вырубленной из камня женщине из его сна. В какое-то мгновение ему показалось, что она исчезла, превратилась в бесформенную дымку. Потом его глаза снова сфокусировались, и он снова обрел способность воспринимать тяжелые контуры реальности. Как же они отличались! Контуры были четче, цвета ярче, чем в реальном мире. Казалось, что Лилит граничит со светом; мягкие складки ее одежд свободно ниспадали и образовывали четкие линии жреческого одеяния, а ее голова возвышалась над ними с величием, которое делало ее фигуру с непокрытой головой царственной и жреческой.

— Я никогда не принадлежала ни одному мужчине, и никогда не буду принадлежать, — спокойно проговорила она, — хотя меня знали многие мужчины. Меня называли Космической Шлюхой и Вечной Девственницей. И то и другое правда, но ты и не пытайся понять это — для тебя я женщина, которую ты любишь. И я тоже тебя люблю, по-своему, но я жрица, стоящая в стороне, не вполне смертная. Есть две стороны меня — одна, которая сидит, видит и говорит с тобой у камина, и другая, которая приходит сюда и совершает ритуалы.

Я могу удовлетворить тебя больше, чем ты можешь поверить в это или об этом мечтать, даже если ты не сможешь овладеть мной. Я хочу показать тебе, чем может быть для мужчины женщина. Ты достоин этого. Ты так долго жаждал. — На ее лице появилось необычайное оживление и она стала излучать волны обаяния. — Я хочу показать тебе, Руперт, потому что я так много, так много знаю!

Мужчина стоял молча.

— Ты помнишь рассказ об Эросе и Психее? Это правдивый рассказ, совершенно правдивый рассказ. Ты помнишь, почему пал Эрос? Он должен был приходить к ней ночью, во тьме, и она никогда не должна была видеть его лица. Она могла нести Любовь в своих руках, но она не должна была пытаться овладеть им. Точно так же с нами, Посвященными. У нас все по-другому, чем у тех, кто рождается однажды, потому что мы принадлежим к Другому Месту. Мы живем в Высшей Сущности. Что касается меня, то та, кого ты знаешь как Лилит Ле Фэй, — это всего лишь маленькая частичка меня всей. Это моя личность, моя маска, которую я надеваю, как это делали греческие актеры, надевая свои маски, чтобы играть роль в своих священных драмах. Моя личность — это маска, которую я сделала для себя, для той роли, которую мне предстоит играть в этой драме, которая тоже священна. Но ты не понимаешь этого, Руперт, потому что ты живешь в своей более низкой сущности; ты не знаешь, что такое «далеко путешествующая душа».

Ты должен принять меня на веру. Мы оба должны подчиняться законам нашей собственной природы, ты — своим, я — своим. Никто не может действовать иначе и быть честным перед собой. Тебе дано жить в этом мире, а мне дано жить в двух мирах, и лучшее, что я могу предложить тебе, — это то, что я буду общаться с тобой следующим образом — приходя и уходя, идя по своему собственному пути. Я, которая есть все женщины, могу служить всем мужчинам в твоем лице и удовлетворять их, и более чем удовлетворять их — поднимать их к Божеству. Это тебя устраивает, Руперт?

— Я не знаю, Лилит, не знаю — я не претендую на то, чтобы быть Посвященным. Я просто люблю тебя и хочу быть счастливым с тобой. Вот и все.

— Я сделаю тебя счастливым, но ты не должен будешь пытаться обладать мной.

— Обладание — это очень сильный инстинкт мужчины. Это их представление о любви.

— Это неправильное представление. Никто не может обладать другим, не разрушив его. Именно поэтому браки так коротки. Кто-то один может быть лишь наполовину удовлетворен, но кто-то другой — наполовину уничтожен.

Путешествующая вдаль душа должна быть свободной, приходя и уходя по своему собственному пути. Давай учиться любить как те, кто свободен от Колеса Рождений и Смертей. Она схватила его за плечи, глаза ее сияли.

— Руперт, давай делать это вместе! Это новый этап занятий магией — это следующее, что должно найти свое проявление. Давай вместе совершим это, мы не сможем сущее твовать в отдельности.

Он устало посмотрел на нее.

— Я сомневаюсь, есть ли у меня силы для чего-нибудь еще, Лилит, — сказал он.

— Есть, есть! — закричала женщина, ее щеки горели, глаза сияли. — Это даст тебе силу, так же, как что-то другое давало тебе мир. Делай это со мной: и все будет в порядке. Верь мне, потому что я — знаю!

Мужчина мгновение колебался.

— Дорогая, — сказал он. — Я сделаю все, что ты скажешь, ты ведь знаешь, — он опустил голову на ее плечо, и она поддерживала его.

К своей работе Малькольм вернулся в несколько ошеломленном состоянии. Он был бы едва ли больше сбит с толку, если бы земля разверзлась у него под ногами. Никогда, даже в самых сокровенных мыслях, он не верил, что женщина, которую он любит, может сделать ему такое странное предложение. Он думал, что, вероятно, должен ощущать благодарность, и в каким-то смысле так и было, но, с другой стороны, это пугало его.

Лилит Ле Фэй была очень красивой, утонченной и очень энергичной женщиной; она была совершенно самостоятельна и имела жизненный опыт, в отношении которого он считал, что лучше ничего и не пытаться узнать. Малькольм постоянно спрашивал себя, сможет ли он относиться ко всему естественно, соответствовать своему назначению или он близок к новому разочарованию, но из-за совершенно противоположной причины.

Он понял, что животный фактор в своей природе ему не истребить. Когда-то он рассматривал его как нечто, что можно преодолеть; безусловно, если только подчинить его несгибаемому контролю воли. Свою неспособность преодолеть это стремление он рассматривал как что-то должное, отдельную волю, — то, что он шел по своему трудному пути, было лишь незначительным перевесом в пользу обуздания инстинктов, но отнюдь не единодушным голосом его собственной сущности. Он верил, что идеальная любовь — это что-то необыкновенное во всех отношениях. Искренне понимая свою неспособность достигнуть таких вершин, он, несмотря ни на что, верил, что легальная процедура брака была долгом приличия для мужчины и что именно она заставляет его хранить свои животные склонности под контролем. Сам он не помнил дней до случая с анестезией и выглядел теперь как обыкновенный студент перед своими коллегами, теми, кто все помнил и любил развлекать студентов рассказами о старых добрых временах, когда санитаров подбирали с учетом физических данных, а хирурги для операций держали специально самые старые халаты. В свете последующего опыта ему казалось, что такое состояние дел, без сомнения, отмирает и что обезболивающее для зачатия так же крайне необходимо, как и для родов. Брак был потрясением для его невесты, он был также разочарованием для него самого и оставил шрам как в его судьбе, так и в ее. Все принимали тот факт, что развивающийся разум цивилизованного человека растягивал голову до тех пор, пока ее вхождение в мир не становилось чисто механической проблемой; ему казалось, что женщина приблизилась к Природе, в то время как — и что наиболее прискорбно — мужчина потерпел неудачу в своей эволюции. Следовательно, мужчине оставалось либо тащить женщину за собой в пропасть, либо она должна вытащить его оттуда; и насколько он понимал, жертве следует выбирать меньшее из предоставленных ей зол.

Он сильно подозревал, что у Лилит Ле Фэй не было ни малейшего намерения взять его за дряхлеющую шею и поднять к небесам; она считала, что все подобные попытки ведут к неверному направлению энергии, и сама она предложила встретиться с ним, когда он достигнет нужного уровня. Это его страшно напугало, потому что он боялся, что она не осознает, на каком именно уровне им предстоит встретиться. Он доверчиво надеялся, что с приходом ангела в его дом дикие твари, с которыми он боролся' так мужественно, навсегда уйдут из своих убежищ и сморщатся на коврике перед камином; но Лилит предложила освободить их. И вновь получив свою свободу, они все замертво свалились от потрясения на полу своих клеток. Малькольм же соблазнился завернуть, чтобы выпить, в первый же попавшийся кабак по пути из госпиталя домой.