Я протянула письмо обратно и никак не могла понять, что же в этом письме так взволновало мужа.

— Лилит, что мне делать?

— Делай так, как тебе посоветовал доктор, — сказала я. — Или, если тебя не удовлетворило письмо, получи другое подтверждение. Разве ты не можешь снова взять на себя ответственность? Ты слишком много спрашиваешь обо всем у других.

Казалось, он успокоился. Он, наиболее категоричный и самоуверенный человек на Земле в вопросах медицины, был очень благодарен мне, когда я давала ему советы, как быть в его частных делах.

— Если ты все еще беспокоишься, позвони туда, — добавила я.

Он схватил трубку и набрал номер. Через несколько мгновений чудом, таким же изумительным, как и моя магия, он разговаривал с компаньонкой своей жены.

Я, конечно же, могла слышать только одну сторону диалога, но было совсем не трудно представить, что Малькольм свалял дурака и теперь должен иметь дело с чрезвычайно глупой сиделкой. Они, по-видимому, хотели избавиться от медсестры, потому что миссис Малькольм не любила возле себя чужих, и служанка с компаньонкой решили, что сами в состоянии выполнять все ее обязанности. Малькольм, однако, не считал их вполне компетентными и не особенно церемонился в словах, когда говорил об этом, не оказывая, однако, никакого давления на глупое создание, которое ныло на другом конце провода.

В конце концов он бросил трубку.

— Ну вот, — сказал он. — Дженкинс собирается присматривать за ней без подготовленной медсестры. Что я могу с ним сделать?

— Попытайся убедить его, — сказала я. Последовал еще один звонок, но Дженкинса не было, и разговор не состоялся. Малькольм метался по комнате, словно тигр в клетке. Я все еще не могла понять, почему он так беспокоится. Наконец раздался обратный звонок, и он бросился к трубке. Но снова вместо низкого мужского голоса с противоположной стороны послышался все тот же сдвоенный зуммер.

Малькольм опустил трубку, подошел ко мне и сел у огня.

— Моя жена говорит, что она полностью доверяет доктору Дженкинсу и отказывается слушать другие мнения. Что мне делать, Лилит? Поехать туда и устроить скандал?

— Нет, — ответила я. — Зачем? Совершенно очевидно, что они счастливы, занимаясь своими делами, а ты им совершенно не нужен. В чем дело, почему ты так враждебен по отношению к ним?

Малькольм положил обе руки на высокую каминную доску и стоял так, глядя в огонь.

— Почему бы этому проклятому Дженкинсу самому со мной не поговорить? — воскликнул он, но это был такой вопрос, на который я не могла ответить.

— Лилит, мне нужно туда съездить, я еду. До свидания. И прежде чем я успела протянуть руку и пожелать ему счастливого пути, он повернулся на пятках и покинул комнату, затем я услышала, как за ним захлопнулась входная дверь.

Я очень сильно тревожилась о нем. Мне казалось, что впереди у него новое душевное потрясение, подобное последнему, и от Малькольма ничего не останется. Однако я ничем помочь не могла, и мне оставалось ждать.

На следующее утро, еще до того, как я встала из постели, зазвонил телефон. Я услышала:

— Вас вызывает Ворсинг.

Я ждала, и голос произнес:

— Она умерла, Лилит.

Это так поразило меня, что я минуту не могла говорить, а голос Малькольма донесся снова, очень взволнованный:

— Лилит, ты слышишь?

— Да, я слушаю. Меня так поразила твоя новость, что я просто не знаю, что сказать. Что случилось?

— Прорвало тромб, точно так же, как и раньше. Инсульт. Сердце остановилось. Все. Смерть. Все закончилось.

— Друг мой, может быть, есть что-нибудь, что я могу сделать для тебя? Ты же знаешь, что я сделаю все, что смогу. Ты в самом деле можешь на меня положиться.

— Да, Лилит, я это знаю. И именно на тебя полагаюсь. Не знаю, где бы я уже был без тебя. Мысли о тебе — это единственное, что поддерживает меня сейчас. Все это так потрясло меня. Это выбило меня из колеи даже сильнее, чем я мог ожидать.

— Да.

— Похороны в четверг утром, в одиннадцать. Думай обо мне, когда это все будет происходить, пожалуйста, Лилит. Так мне будет легче.

— Я буду с тобой.

— Я возвращаюсь поездом после полудня. Можно я приду к тебе?

— Конечно, можно. Ты можешь остаться и переночевать здесь у меня.

— Я не знаю. Если только я не буду чувствовать себя хуже, чем сейчас. У меня страшное потрясение. Я чувствую себя животным, а все остальное ни к чему.

— Друг мой, кто мог сделать больше, чем сделал ты?

— Я не знаю, не уверен. Мне кажется, что я превращаюсь в глупца, так и происходит на самом деле. До свидания, думай обо мне в четверг утром.

И они говорят, что женщины нелогичны! Но это был прежде всего Малькольм — он и его жалкая совесть, из-за которой получилось так, что он не заботился и не беспокоился ни о ком, кроме себя.

Когда наконец наступил четверг, я решила, что у Малькольма не должно быть никакой возможности попасть в свои комнаты, прежде чем он увидит меня, потому что я даже представить себе не могла, какие душевные потрясения обрушатся на него, если он возвратится туда один. Так что я взяла свой черный двухместный автомобиль и заранее отправилась на вокзал, чтобы успеть к первому из поездов, о которых он мог говорить как о послеполуденных. Но Малькольм на нем не приехал. Я подумала, что, возможно, он решил остаться на обед в доме после окончания похоронной церемонии и приедет следующим поездом или через один, но его не было ни на одном из этих поездов. Я позвонила домой, чтобы узнать, не звонил ли он из Ворсинга, но Митъярд ответил, что никаких звонков не было, и я возвратилась к своей машине, продолжая встречать поезда. Темнело. Я решила, что все равно дождусь Малькольма в машине, даже если он приедет самым первым утренним поездом.

Наконец, когда уже близилась полночь, к перрону медленно подошел поезд, и из него вышел Малькольм.

Его шляпа была надвинута на самые глаза, а воротник поднят, скрывая уши, в руках у него был саквояж, и я подумала, что никогда в жизни не видела лица с более мрачным или более отталкивающим выражением; даже я, знавшая его так хорошо, все равно боялась приблизиться к нему.

Я подошла к нему и произнесла его имя. Он не слышал меня. Страшно рискуя, я прикоснулась к нему рукой. Он зло развернулся, но, увидев меня, сдержался, и в его глазах появилось смущенное выражение.

— Лилит, ты здесь? Что ты здесь делаешь?

— Я приехала на машине, чтобы встретить тебя. Я не хочу, чтобы ты шел домой один. Прежде чем ты приступишь к какому-нибудь делу, мы поедем ко мне и поужинаем.

— Но как ты узнала, каким поездом я приеду?

— Ты же сказал, что приедешь послеполуденным поездом…

— Но Лилит, ты что, ждала здесь все это время, да?

— Да.

— Дорогая!

Он взял меня под руку, и так мы вместе направились к машине, и теперь я знала, что какое бы сильное сопротивление не выстроило до сих пор его больное сознание, все это сейчас разрушено.

Когда я открыла дверцу машины, он сказал:

— Что мне сказать тебе, Лилит? Как тебя благодарить?

Потом мы сели в машину и приехали домой.

И хотя для меня вполне естественным было видеть его полулежащим в моем огромном кресле, между нами возникло какое-то отчуждение, он бы глубоко погружен в размышления. Он даже не курил. На нем был черный галстук, но мужчина всегда оказывается в весьма невыгодном положении, когда приходит утром и демонстрирует свои эмоции. Женщины знают, как себя лучше всего вести в такой ситуации, но мужчины в черных галстуках обычно выглядят весьма жалко.

Я позволила Малькольму сесть, как он привык делать, и думать о своих проблемах, пока он окончательно от них освободится.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он наконец, привстал и положил мне на колени футляр для ювелирных изделий старинной работы, который, как я заметила, он нежно поглаживал в машине.

Я отпрянула от него. Мне не нравилась идея того, что мне предлагали драгоценности, принадлежавшие его жене, в то время как она лежит в холоде могилы. Он заметил мое движение и ответил: