— О! Хотела уже звать тебя. Снижаемся.

Самолет клюнул носом, пол вырвался из-под ног. Пришлось ухватиться за какую-то никелированную дужку. Сила инерции втиснула Максимова в кухонный уголок. Вика успела вскочить на ноги и смягчить удар смело подставленной грудью.

— Пардон, — пробормотал Максимов, отстраняясь.

— Мон плезир, — ответила Вика. В глазах ее прыгали веселые искорки.

— Языковый барьер преодолен, как я понял? — поддел ее Максимов.

Вика лишь первые десять минут полета вела себя профессионально нейтрально. Наметанным глазом определила, что пассажиры к миру хозяина самолета имеют весьма и весьма далекое отношение, и расслабилась. Сразу превратилась в двадцатилетнюю подмосковную девушку со всеми прилагающимися прелестями и недостатками. Водку с пассажирами пить не стала, но компанию поддержала. Открыто и весело хохотала над шутками, сама с юмором поведала пару историй из своей жизни. Чем дольше летели, тем больше становилось ясно, что Вике до смерти надоело подавать и выгребать за хозяевами. Хотелось замуж, а на должности воздушной прислуги ничего пристойного не светило.

— Слушай, а твой друг правду говорит? — Вика кивнула на шторку, закрывающую вход в салон. — Ну, что он холостой, одинокий.

— Конечно. А также истосковался по женской ласке и борщам.

— Да иди ты!

— Вика, солнышко, каждый командировочный — холост и одинок. Но в данном случае Леон не врет. Мы оба — одинокие волки. Зубастые, когтястые и давно не мытые. Хоть сейчас снимай на рекламу пены для бритья.

— Зачем же на рекламу? — повела бровью. — А он мне адрес дал, между прочим.

— Надеюсь, не «Париж, главпочтамт, до востребования»?

— Нет, самый настоящий. В октябре ждет в гости. У меня как раз отпуск будет.

«Значит, уверен, что вернемся. Оптимист, блин!»

— Что так усмехаешься?

— Завидую, — вздохнул Максимов. — Как сказал Чехов: «Хорошо иностранцу Он и у себя дома — иностранец».

Вика покусала накрашенную губку.

— А ты в Москве где живешь? — спросила она.

— На Войковской.

— Здорово, а я в Химках. Почти рядом.

— А как же Париж? — напомнил Максимов.

— Ну, отпуск же всего месяц.

— Резонно, — не мог не согласиться с такой практичностью Максимов.

Вика присела, поймала катающуюся по полу бутылку. Засунула в пакет.

— Ох, сколько напили. И как в вас только влезло, — с женской грустью пробормотала она.

— Так парашютов у вас не дают. А без парашюта страшно, — нашелся Максимов. — Вот и пьем.

— Там жара, градусов тридцать, — предупредила Вика.

— Нам не привыкать.

Максимов решил, что задерживаться возле женщины, смотрящей на тебя снизу вверх, слишком опасно. Экипаж в салон не выходил ни разу, но чем черт не шутит. Девчонке еще летать и летать.

Шагнул в салон.

— Максим, еще пить будете? — вслед спросила Вика.

— А сколько осталось? — спросил он.

— Две водки. И вина бутылки три.

— Я не о том. Сколько лететь?

— Минут десять, наверное.

— Не успеем, — поразмыслив, ответил Максимов. — Лучше кофейку.

Он упал в кресло напротив Леона. Вытянул ноги.

Салон серийного ЯК-42 отчим Карины переделал под офис и конференц-зал на десять персон. Надо думать, принимаемые на борту решения затраты окупили.

Максимов посмотрел в иллюминатор. Внизу плыли бежевые складки, словно каракуль под увеличительным стеклом.

— Подлетаем, — объявил он Леону.

— Я больше пить не могу, — по-английски простонал Леон.

— А никто и не предлагает, — успокоил его Максимов. — Только не расслабляйся. Сегодня у нас день приезда.

— Не понял? — насторожился Леон.

— Пережиток проклятого социализма, — пояснил Максимов. — День оплачивается, но работать нельзя. Перед работой надо как следует отдохнуть.

— А разве отдыхать надо не после работы? — Леон перешел на русский. — Кончил дело, гуляй смело. Так говорят?

— После работы — само собой.

Шторки распахнулись, и в салон, семеня стройными ножками, вбежала Вика, балансируя подносом.

— Мальчики, кофе!

Чашек было три, но она все же выдержала маленькую паузу, дожидаясь приглашения присесть. Леон отодвинулся, освобождая ей место на диванчике. Вика села напротив Максимова, сделала вид, что одернула юбку, но ее край ни на миллиметр не приблизился к коленкам.

— Ой, Максим, чуть не забыла. Распишись в ведомости. Чисто для отчетности.

Она протянула бланк и ручку.

Максимов пробежал глазами пустые столбики. В самом низу, на белом поле, скорописью было написано: «Максим. Домашний и рабочий телефоны».

«К черту суеверия! — после секундного замешательства решил Максимов. — Вернусь обязательно. Всем назло».

Заполнил цифрами соответствующие строчки. Для конспирации завизировал подписью.

Протянул бланк Вике. Она одарила долгим многообещающим взглядом.

— Спасибо. — Вика сложила листок квадратиком и сунула в нагрудный кармашек форменной рубашки.

— Виктория, мы не очень много пили? — поинтересовался Леон, пытаясь переключить внимание на себя. — Ты не думай, что мы алкоголики.

Максимов отметил, что всякий раз, когда Леон обращался к девушке, акцент его усиливался.

— Ребята, вы не знаете, что такое пить. Один раз летели из Ханты-Мансийска, вот тогда пили! — Вика, играя ужас, округлила глаза. — Мужиков на руках в салон внесли и на пол положили. В воздухе они в себя пришли — и понеслось! У одного пассажира белая горячка началась, пришлось аварийно садиться в Нижнем Новгороде. Там выяснилось, что он не наш. По ошибке загрузили провожающего.

— А где хозяин в это время был? — спросил Максимов. Пьянка на борту как-то не вязалась с образом Карининого отчима.

— Ой, что ты! Когда Ашот Михайлович летит с нами, тут по струнке все ходят. Он только вино пьет. Ну, коньяк иногда, чуть-чуть.

Чашки на блюдцах вдруг задрожали. Кофе выплеснулся на поднос. Самолет затрясло еще сильнее. Вдруг он рухнул вниз. Гулко ударился брюхом о что-то вязкое. Заболтал крыльями, с трудом выравниваясь.

Лица у всех троих разом сделались серыми. Пальцы до белых ногтей впились в подлокотники.

— Восходяще-нисходящие воздушные потоки, — механическим голосом пролепетала Вика.

На этом ее знания аэродинамики, почерпнутые на курсах бортпроводников, оказались исчерпанными.

Откуда взялись эти потоки в прозрачном, как стекло, воздухе, осталось неясным. Но до самой земли самолет болтало, как телегу на ухабах.

Экипаж продемонстрировал, что деньги ему платят не зря, и посадил самолет на бетонку с филигранной точностью. Даже торможение не доставило пассажирам никаких неудобств.

Вика пробежала в хвост самолета. Через минуту что-то загудело, и в салон ворвался жаркий сухой воздух.

Максимов подмигнул Леону.

— Готов? Леон кивнул.

— Пошел!

Максимов первым встал и пошел в конец салона.

Сбежал по ступенькам трапа.

Вокруг плескалось марево. От раскаленного бетона поднимался жар. Белое здание аэропорта плавилось в воздухе. На стекла было больно смотреть.

Рубашка у Максимова сразу же сделалась влажной.

— Зря пили, — тяжело сопя, проворчал Леон.

— Ничего не бывает зря, — философски изрек Максимов.

Вика уже успела расстегнуть последнюю по нормативам приличия пуговку на рубашке, дула на открытую грудь.

— Ну и жара! А в Москве дождик. Вернусь с таким загаром, все сдохнут от зависти.

По трапу забухали ботинки. Бортинженер, услышав ее слова, засмеялся.

— Викусь, погоди раздеваться. Не успеешь. Сейчас дозаправимся, выгрузим багаж — и домой.

— О-о! — протянула. Вика. — Обрадовал, Макар Ильич. Только настроилась косточки погреть.

Бортинженер, поигрывая отверткой, стал обходить самолет кругом, что-то разглядывая на фюзеляже.

— Мужики, а вы не ленитесь. Сервис здесь местный, ненавязчивый. Автобуса долго не будет. Лучше самим топать, чем ждать, — крикнул он, встав в тени, у первого шасси.

— Мы не гордые. Мы на каре доедем, — обратился Максимов к Леону — Вон на том драндулете.