Немецкая бюрократическая машина работает, как часы. Но нет силы, способной заставить ее шестеренки вращаться быстрее, чем написано в техническом руководстве по эксплуатации. Чиновники из комиссариата выражали сдержанное сочувствие и проявляли такой же сдержанный интерес к дочке человека, погибшего при столь пикантных обстоятельствах. Попыток затянуть процедуру в надежде, что клиент сам додумается подмазать шестеренки машины, не предпринимали, но и явного энтузиазма не наблюдалась. рутина — оборотная сторона благополучия страны.

Наконец труп Ивана Дымова с ворохом сопроводительных бумаг перевезли в похоронное бюро. После изучения всех документов и заполнения новых, труп Ивана Дымова, пролежавший в морозильнике больше месяца, был прямиком отправлен в печку. Увидев, что на печальной церемонии будут присутствовать лишь двое иностранцев, служащий вежливо поинтересовался, не пригласить ли представителей Ордена скорбящих.

— Это еще кто? — поинтересовалась Карина у Максимова.

— Есть такие люди. Приняли обет скорбеть по усопшим.

— Обойдемся без группы лиц с печальными лицами, — решила Карина. — Или ты против?

— Как скажешь, — ответил он.

Максимов тайком наблюдал за Кариной весь день. Давно отучил себя прогнозировать поведение людей, особенно в кризисных ситуациях. Считать, что знаешь ближних, — величайшая из иллюзий. Такая же, как считать, что досконально знаешь самого себя.

Карина ничем не выразила своего раздражения во время нудного хождения из кабинета в кабинет. Даже опознание трупа произошло без эксцессов. Не было ни истерики, ни обморока. Более того, она не пролила ни единой слезинки. С такими же сухими глазами она проводила гроб, медленно проваливающийся в люк в полу.

Похоронная контора вошла в положение иностранных клиентов, попросили подождать полчаса для завершения всех формальностей.

Максимов с Кариной вышли покурить на воздух. Отошли в сторонку, чтобы не мешать группке пожилых немцев, собиравшихся у входа. Они прибывали на своих малолитражках попарно и по одному. Седые, ухоженные и солидные. В их старости единственным печальным моментом была близость смерти. Но они были готовы встретить ее с достоинством, потому что их старость не была обезображена нищетой.

Максимов вполглаза наблюдал за стариками. Ему показалось, что их объединяет нечто большее, чем возраст и место жительства.

«Так и есть!» — поздравил он себя с догадкой.

Один из прибывших достал из салона венок и на вытянутых руках понес к входу в зал церемонии прощания. На траурной ленте, вьющейся на еловых ветках венка, готическим шрифтом было написано: «Дорогому Отто от боевых друзей». Дальше шло кодовое обозначение подразделения, мало что говорящее непосвященным. Но Максимов без труда разобрал аббревиатуру: «Первый штандарт, Двенадцатая танковая дивизия».

Он внимательно, не таясь, стал рассматривать стариков. У всех мужчин были прямые спины военных. Женщины держались за локти мужей, как за самую надежную опору на свете. Ветераны что-то вполголоса обсуждали, коротая последние минуты до того мига, когда их товарищ, пройдя сквозь полог огня, присоединится к вечно молодым танкистам дивизии «Гитлерюгенд».[33]

«У нас так осанисто на пенсии выглядят только генералы. А бывшие солдаты, что жгли этих Гансов в „тиграх“, пустые бутылки собирают», — подумал Максимов, злым щелчком послав окурок в урну.

Против стариков из «Гитлерюгенда» он ничего не имел. Нечестно отказывать в мужестве врагам. Солдатами, как ни крути, они были отличными, победить таких — подвиг. Тем более что их война уже давно кончилась. Но он люто ненавидел своих, кто, не хлебнув лиха той войны, проболтал, промотал, разворовал и, по-русски говоря, про…л победу.

На душе вдруг стало так гадостно, что он машинально полез за новой сигаретой.

— О, по наши души, — проворчала Карина, раздавив окурок о подошву.

Максимов оглянулся. Служащий конторы с привычно скорбным выражением на лице цвета стеариновой свечки застыл у приоткрытой двери служебного входа.

Предстояло последнее: получить то, что осталось от Дымова. У немцев все происходило быстро, аккуратно и стерильно. Даже дым в воздухе не ощущался.

— Ты как, галчонок? — спросил Максимов.

— Нормально.

Карина встала со скамейки. Одернула черную в мелкий горошек юбку. Забросила на плечо рюкзачок. Кожаную куртку протянула Максимову.

Служащий провел их в свой кабинет, по обстановке ничем не отличающийся от среднестатистического офиса.

Вообще, Максимов ловил себя на мысли, что обстановка вокруг меньше всего напоминает похоронную контору. Никаких бомжеватых мужиков с лопатами и теток в ватниках. О взятках даже стыдно подумать. Все строго по прейскуранту. И по расписанию. За стеной уже мерно вздыхал орган: бывших гренадеров повели прощаться с боевым товарищем.

Служащий молча демонстрировал скорбное сочувствие ровно минуту, потом перешел к делам.

Он раскрыл папку в черном переплете. Обратился почему-то к Максимову.

— У нас возникла небольшая проблема. Фроляйн Дымова в таком состоянии… Еще раз примите мои соболезнования. Но порядок прежде всего, вы согласны?

Немец не относился к «ости» — бывшим гражданам ГДР, по-русски не знал ни слова, но он работал в отрытом городе Гамбурге, где к любому иностранцу можно смело обращаться на интернациональном английском. Слова он произносил старательно, интонация хромала, но понять было можно.

При слове «проблема» Карина нахохлилась.

— Уточните, пожалуйста, — попросил Максимов. Служащий развернул к нему папку.

— Фроляйн Дымова, очевидно, забыла заполнить параграф о порядке захоронения. Прошу вас ознакомиться с нашими предложениями. Тридцать процентов оплаты вносятся сразу, остальные — в рассрочку.

Бланк, предупредительно распечатанный на английском, представлял собой прейскурант на услуги. Максимов бегло пробежал его глазами и передал Карине.

— Чего он хочет? — шепотом спросила она.

— Ты должна выбрать, где и как захоронить урну с прахом. В земле или в стенке. И на какой срок.

— А иначе нельзя?

— В каком смысле? — удивился Максимов. Пока они совещались, в кабинет вошел еще один сотрудник в форменном черном сюртуке. В руках он держал стальной цилиндр. По знаку хозяина он со всей торжественностью поставил цилиндр на стол и степенно удалился.

Карина, не отрывая взгляда от цилиндра, передала папку Максимову.

— Максим, переведи этому бундосу, что папа принадлежал к одной восточной секте и завещал распылить его прах по ветру.

Максимов не стал мучить себя сомнениями, на Дымова это вполне похоже, и дословно перевел.

Немец наморщил стеариновый лоб и недоуменно захлопал глазами. Пришлось повторить.

— Это невозможно, — мучаясь с английским, начал немец. — Совершенно невозможно. Согласно закону, захоронения производятся в строго установленном месте. Мы, конечно же, с уважением относимся к любым верованиям… Но таков порядок. К моему великому сожалению, ничего поделать не могу.

Карина обошлась без перевода. Наморщила нос.

— Полный отстой, — вполголоса диагностировала она.

— Спорить будем? — для проформы поинтересовался у нее Максимов.

— А толку? Ему все по барабану.

Ее взгляд блуждал по треугольнику: папка — цилиндр — рюкзак, что держала на коленях.