— Ты чем-то расстроен, Максим. — Арина Михайловна через плечо вскользь оглядела Максимова.

— У деда неприятности.

— Что-то серьезное?

— Время покажет. Но уже сейчас радоваться нечему. — Он уселся на свое привычное место на краю углового диванчика. — Дача в Пионерском сгорела. Была бы своя, еще полбеды, а она — чужая. Теперь не расплатимся.

— Бог ты мой! — участливо вздохнула Арина Михайловна. Объяснение плохого настроения гостя выглядело вполне логичным, и она ослабила бдительный прищур глаз. — А я в газетенке одной, кажется, про ваш пожар читала. И заголовок такой мерзкий дали: «Профессору крупно повезло». Когда пожар был?

— Вечером в воскресенье.

— Значит, про вас. — Она отвернулась к плите. Арина Михайловна, очевидно, по старой привычке обрабатывала всю прессу на всех известных ей языках, аккуратно вырезала нужные статьи и раскладывала по папочкам, помеченным специальными индексами.

Она разлила кофе по чашкам, придвинула к Максимову плетеную корзиночку с печеньем.

— О, что у меня для тебя есть! — Арина Михайловна привстала на цыпочки и достала с холодильника пачку сигарет. — Узнаешь?

— «Лигерос», — усмехнулся Максимов, покрутив в пальцах темно-лиловую пачку с треугольным парусником.

Любой курильщик со стажем помнит времена социалистической интеграции, когда в каждом ларьке свободно лежали кубинские сигары «Ромео и Джульетта» и сигареты «Лигерос». Стоили они сущие копейки, чему жутко удивлялись туристы из мира загнивающего капитализма. Советский народ помощь братской Кубы не оценил и привычно смолил «Приму». Лишь тонкие эстеты и школьники полюбили сигареты «Лигерос». Первые — за неповторимый сигарный аромат и невероятную крепкость, вторые — за дешевизну. Сигареты были без фильтра, и сладковатая бумага из сахарного тростника вечно липла к губам так, что отдирать ее приходилось с кровью, и у многих первый опыт курения на всю жизнь запомнился этим кровяным привкусом, приправленным душистым дымом.

— Настоящий мачо курит именно такие. Чтобы горло драло и в голове звенело, — авторитетно заявила Арина Михайловна. — Всякие там «Парламенты» и «Мальборо-лайт» оставим комплексушникам из банковской челяди. Ты не стесняйся, кури. Если честно, мне целый блок подарили. Но буду тебе выдавать по пачке, чтобы был стимул приходить в гости.

Максимов прикурил сигарету. Бумага сразу же прилипла к губам, оставляя на них сладкий привкус, а в голове от первой затяжки действительно зазвенело. Запил табачную Горечь густым горьким кофе.

— Интересно, что они о нас думают? — Он указал на пачку.

— Кубинцы? — догадалась Арина Михайловна. — Да, плохо они думают, Максим. Мы даже не представляем, кем мы были для половины мира. Особенно для Латинской Америки… Знаешь, один товарищ мне недавно сказал: «Вы не нас предали, а самих себя. За доллары предали. А в августе доллар предал вас». И крыть нечем, потому что марксистская диалектика в чистом виде, как учили. Кстати, да будет тебе известно, Куба на третьем месте в мире по развитию системы здравоохранения. Бесплатного, конечно. И продолжительность жизни на пятнадцать лет больше, чем у нас.

В коридор вальяжной походкой вошел попугай, волоча по полу длинный хвост. Следом показался понурый кот.

— Ревизионистос, траиторос! — проорал Че, налегая на «эр».

— Что я тебе говорила, — грустно улыбнулась Арина Михайловна. — Даже попка знает, что предательство оправдать нельзя.

Попугай на правах победителя уткнул клюв в миску, стал жадно клевать кошачий корм. Гринго зашипел от возмущения, но связываться с пернатым революционером не решился. Сел невдалеке и стал вылизывать торчащую клочками шерсть.

— При тебе они так же воюют? — спросила Арина Михайловна.

— Нет. — Максимов посмотрел на Че.

Попугай, перехватив брошенный в него взгляд, задом попятился от миски. Обиженно нахохлившись, отвернул носатую морду. Гринго сразу же воспользовался ситуацией, оттеснил попугая и жадно набросился на еду.

— Ты извини, я не успела предупредить, сегодня мог не приходить. И завтра не надо. — Арина Михайловна прикрыла ладонью глаза.

— Что-то случилось? — чутко отреагировал Максимов.

— Женечка Рубальская умерла. — Арина Михайловна промокнула уголки глаз. — Ты о ней, конечно же, не слышал…

— Почему же? Если не изменяет память, в Мексике она была связной у Наума Эйтингона.[17] — Максимов не хуже хозяйки умел работать с «открытыми источниками информации», скрупулезно выбирая из книг и СМИ нужные факты и кропотливо выкладывая из них мозаику.

— Вот уж не думала, что мы кому-нибудь интересны. — Ее губы тронула грустная улыбка.

Арина Михайловна принадлежала к немногочисленной когорте ветеранов невидимого фронта. С каждым годом редели их ряды, становилось на одну изломанную, но честно прожитую судьбу меньше, и вместе с ними, крепкими стариками и седыми старушками, что-то очень важное уходило из жизни. Они прятали костюмы, густо увешанные наградами, в шкафах, а боль глубоко в сердце. И не их вина, что они пережили страну, которой преданно служили и искренне любили.

— Может, помянем, ты не против? — Арина Михайловна неуверенной рукой потянулась к холодильнику.

— Конечно, — кивнул Максимов.

На столе появилась запотевшая бутылка «Гжелки», тарелка с ломтиками ветчины и миниатюрные стопочки.

— О Раечке можно вспомнить только хорошее, — помолчав, сказала Арина Михайловна.

Выпили молча, не чокаясь. Максимов вместо закуски глубоко затянулся сигаретой. В горле запершило от крепчайшего табака.

— Вот этого ты точно не знаешь… О таком не пишут. — Арина Михайловна вновь прикрыла ладонью глаза. — В шестидесятых Раечка работала нелегалом в Парагвае. Центр послал связного, а он оказался законченной сволочью. Сразу же по прибытии побежал в контрразведку. Сдал всех, кого мог. Под контролем вышел на контакт с Раей. Передал посылку, побеседовал с мужем, поиграл, подлец, с детьми. А наутро всех арестовали. Рая с девятимесячным малышом и пятилетней дочкой полгода провела в тюрьме. И никого не выдала.

Максимов сжал в пальцах хрустальную стопку так, что острые грани впились в кожу.

— А с этим гадом что было? — спросил он.

— А ты бы что сделал?

Максимов разжал пальцы, поставив стопку на стол и чиркнул ладонью по горлу.

— Такому благородному делу не жалко и жизнь посвятить, — добавил он.

— Ну, жизнь — это чересчур долго. Через три года в маленьком отеле в Вирджинии он уснул в ванне. И не проснулся. Говорят, инфаркт случился, — потупилась Арина Михайловна.

— Есть бог на небе, — сказал Максимов. — А на земле те, кто ему помогает.

Арина Михайловна посмотрела на него так, как старенькие учительницы смотрят на повзрослевших учеников. Максимов понял, что только что выдержал какой-то очень важный экзамен.

— Ты посиди немножко один. Мне собираться пора. — Арина Михайловна встала. — Похороны завтра, а сегодня помочь надо. Хлопоты, сам знаешь… Все из рук валится, а надо стол накрыть.

— Да, да, конечно.

Максимов передвинулся к окну. Судя по всему, вечерняя активность во дворе сохранялась в пределах нормы: детишки посыпали друг друга песком в песочнице и болтались на качелях так, словно сдавали нормативы для зачисления в отряд космонавтов. Их разновозрастные мамаши судачили о своем, о женском, бросая тоскливые взгляды на гараж-«ракушку», у которого мужская половина двора устроила сбор средств на вечернюю порцию спиртного. Первая смена блюд ежедневного банкета на свежем воздухе уже состоялась: низкий покосившийся столик украшали пустые бутылки и растерзанная на газетах закуска. И выгул собак уже начался. Первым, как водится, вывалился во двор алкоголик дядя Коля. Сейчас он уже подпирал собой высохшую березку, а его полоумный доберман нарезал круги по окрестностям, облаивая всех подряд. Все шло раз и навсегда заведенным порядком. И никакой паники по случаю обнаружения бесхозного трупа не наблюдалось.