— А я тебе говорю: учи японский, — согласился следователь.

— Вот поэтому я немного себе позволил, — вздохнул опер, пряча взгляд в киселе.

— Надеюсь, ты не одевал ей на прическу пакет, не пристегивал ее наручниками к батарее?

— Словами, словами, словами, — совсем по-гамлетовски ответил Андрей Судаков. — Помнишь «Основной инстинкт»? Сцена с трусами, вернее, без них?

— Как тебе сказать, — запнулся Корнилов. — Конечно, помню. Что тут лукавить? Можно сказать, любимая сцена. Классику, как говорится, надо знать в лицо или в… еще что… Только я что-то не понял. Перейкина была так же одета?

— Да нет, не в этом дело, Миша. Как ты не понимаешь? Дело не в одежде, все — в ее внутренней, а не внешней, стервозности. Правда, у нас не Америка, не кинематограф, поэтому выражениями я пользовался народными. Но Перейкину это не особенно смутило…

Странное дело. Корнилов уже не первый раз замечал, как быстро меняются люди рядом с ним. Причем, он не относил это на счет неординарности своей личности. Это не радовало его, не забавляло, а, наоборот, настораживало. Словно, он был проводником чьей-то сильной воли, в поле действия которой попадали люди, независимо от своего желания. Только шло ли это им на пользу?

Вот и оперативник Андрей Судаков из разбитного паренька, легко решавшего свои проблемы и так же легко обходившего чужие, превращался на глазах в нечто другое, пока еще едва намеченное кем-то невидимым, еще работавшего над новым лексиконом Судакова, его манерой разговаривать и смотреть на людей. Вот и сейчас вместо отписки в протоколе, Андрей был озадачен какими-то наблюдениями.

— Я не уверен, что она причастна к убийству мужа, — сказал Судаков. — Но у меня есть ощущение, что она была готова к его смерти.

— Ненаказуемо, — ответил Михаил, — как, впрочем, и недоказуемо. Я, например, тоже готов к смерти, правда, своей собственной…

Аня вспомнила, как сдавала зачет по зарубежной литературе Средних веков и Возрождения. Доцент с филфака Белостаев считал журналистов «недофилологами» и «недолитераторами», поэтому резал их на зачете или экзамене, как волк овец, не по необходимости, а от души, не за зарплату, а за покорно, по-овечьи, опущенные головы, за их глупое блеянье, за глотание комбикорма из хрестоматии и учебника вместо свежей крови первоисточника.

Вытащив билет с комедиями Шекспира, Аня поняла, что это — трагедия. Комедии классика Аня презирала и не читала, поэтому попыталась спрятаться за общие слова. Но хищник Белостаев поймал ее на слове «кульминация».

— Какой эпизод в «Двенадцатой ночи» является, по-вашему, кульминацией? — спросил он, сверкнув очками.

Спасло Аню отчаяние загнанной в угол жертвы. Она заявила Белостаеву, что никаких кульминаций в комедийных сюжетах нет вообще. Вот в «Гамлете» кульминационной является сцена с «мышеловкой». Ее попросили пояснить свою мысль. Потом они поспорили с доцентом об Офелии и ее любви к датскому принцу. Аня поняла, что зачет почти у нее в кармане, тем более, что вторым вопросом билета был «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Рыцарь Печального Образа был ей почти родственником…

Сейчас Аня переживала кульминацию. Она ясно чувствовала, что развитие неясного ей сюжета достигло вершины. Но самого сюжета она не знала, как не знала когда-то комедий Шекспира. Неужели так происходит всегда с главными героинями? Они не понимают замысла, не могут просчитать следующий ход судьбы? Они стоят на перекрестке сюжетных линий, но стоят неосознанно, не выбирают дорогу, как странствующий рыцарь, а ждут чего-то, надеются на кого-то, в судьбу верят, в того же рыцаря на коне с копьем и шелковой лентой на предплечье, смотрят по сторонам в бабьем «отупении», как писал Некрасов про русскую женщину.

Аня подумала, что хорошо быть в пьесе Фортинбрасом, который трубил где-то за кулисами, а пришел под занавес на все готовое пожинать плоды, вступать в права наследования. Как удобно было ему быть благородным и порядочным над трупами главных действующих лиц…

Но когда же вернется с работы Корнилов? Ане хотелось в этой неопределенной ситуации что-либо предпринять, решать какие-то вопросы, действовать. Уж лучше догонять, чем ждать чего-то самой. Самое нужное сейчас действие — помочь Светлане Перейкиной и ее маленькому сыну Ване.

— Я уже еду домой, — ответил Корнилов по мобильнику.

Аня взяла резиновый мячик, размером с теннисный, крикнула Сажика и вышла на улицу. Это тоже был вариант активного действия.

В Аниной рощице пели невидимые в молодой листве птицы, а по дубу деловито стучал дятел. Его ритмичное движение она заметила и, близоруко щурясь, рассмотрела красное пятнышко, пульсировавшее на фоне зеленого и голубого. Неожиданно в голову пришла совершенно мальчишеская, детская идея — взобраться на дуб и посмотреть с высоты на свой дом, баню, участок, соседей, озера, железнодорожную станцию «Озерки». Аня даже наметила себе путь, сначала трудный до большой развилки, потом полегче по крепким сучкам на самый верх. Но Сажик не мог долго выдержать хозяйкину задумчивость с мячиком в руке.

Поначалу Сажик догонял мячик, уносил его в сторонку, садился и ждал, когда же тот опять полетит, как птица, и запрыгает, как лягушка. Уносить его от Ани было весело, но бежать за ним вслед было еще веселее. Раза с пятого он, кажется, стал догадываться, что движение этого летучего и прыгучего как-то связано с хозяйкой, а без ее крика и маха рукой он едва живой.

— Какой ты умный, — похвалила его Аня, когда Сажик принес ей мячик, — если бы я была собакой, никогда бы не догадалась.

Метание было для нее таким же нелюбимым предметом физического воспитания, как и лыжи. Мячик падал недалеко, и Сажику хватало для погони четырех приличных скачков. Аня вспомнила злые поучения физрука де Сада, развернула корпус, толкнулась ногой, послала руку вслед за плечом… Мячик почему-то полетел не параллельно, а через забор, хотя и выше, и дальше, чем до этого.

Сажик попрыгал около забора и растерянно посмотрел на хозяйку.

— Пойдем искать? — спросила Аня и пошла за поводком.

Мячик Сажик нашел быстро, тот закатился в канаву между Аниным кирпичным забором и штакетником старухи Рублевой. Когда Сажик натянул поводок и бросился к своей игрушке, в зарослях кустарника прямо по курсу раздался треск, и Аня увидела спину какого-то парня в спортивном костюме. Сажик, забыв о мячике, бросился в погоню, и Ане потребовались значительные усилия, чтобы удержать собачьего тинейджера.

Когда они вернулись домой, синий «Фольксваген-гольф» уже заезжал в гараж.

— Я, кажется, уже видела этого парня около нашего дома. По крайней мере, спортивный костюм красно-синий видела точно.

Аня рассказала мужу о происшествии, но он отнесся к этому довольно спокойно, обещал что-то проверить, выяснить.

— Я думаю, кроме курсов по рекламно-взрывному делу, тебе надо поступить на курсы вождения, — сказал Корнилов за ужином. — В конце концов это твоя машина, подарок твоей подруги, память о ней…

Корнилов после работы ел торопливо, скорее, не ел, а утолял голод. Зная это, Аня даже из рыбы вынимала все косточки, по крайней мере, из первой. Насытившись слегка, муж словно замечал еду и вкушал теперь неторопливо, мог покопаться в рыбе сам. Серьезные разговоры у них было принято откладывать на эту спокойную, светскую часть ужина.

— А как же ты? — спросила Аня осторожно, стараясь не спугнуть радостное предчувствие.

— Я куплю себе другую машину, с мужской внешностью и характером. Сколько можно мне складываться в три… нет, в четыре погибели, влезая за руль. В детстве меня бабушка брала в женскую баню и мыла в тазике, из которого у меня коленки торчали, а я уже все понимал, и мне было очень стыдно. Сколько можно мне ездить в этом маленьком тазике?