— Тазике для бритья, — добавила Аня.
— При чем здесь бритье? — не понял Корнилов.
— Тебе давно пора ездить в шлеме Мамбрина. Ты, кажется, сказал «куплю»?
— Да, у меня хорошие новости. Если бы ты была грозной царицей из древнего мира и правила нами, дикими и кровожадными, ты бы наградила гонца за такую новость, а не казнила лютой смертью.
— Ты говори, говори, — посоветовала ему Аня, — а я посмотрю. Решил продать свою однокомнатную квартиру?
— Еще чего! — возмутился Корнилов. — Во-первых, я планирую в этой квартире создать музей нашей с тобой любви. Все, как положено, с экскурсоводом, картой с лампочками и стрелочками. Мои — синие, а твои — красные. Стрелочки сходятся на карте человеческих отношений, и тут включается видеомагнитофон с эротическим фильмом из жизни влюбленных. В экспозиции должны быть представлены вещи влюбленных. Кстати, голубенький комбинезончик мы там тоже разместим. На твоем восковом чучеле…
— А во-вторых? — перебила его Аня, которая вспомнила о Светлане Перейкиной, и ей стало стыдно за такое легковесное отношение к чужой беде.
— Во-вторых… А! Во-вторых, когда ты выгонишь меня из дома, мне будет куда уйти. Не хочу быть ментом-бомжом.
— Вот это разумно, — согласилась Аня. — А новость?
— Колюсь тебе, как Самсон Далиде…
— Далиле.
— Далиле? Странно, а я думал всегда про французскую певицу. Чем-то на Ольгу Владимировну твою была похожа. Ностальджи, ля-ля-ляля…
— А ты часом не пьян? — спросила жена, обижаясь то ли за Далиду, то ли за Олю.
— Я просто весел и здоров, а теперь и сыт. Вообще, я решил быть бодрячком, довольной рожей.
— Я думаю, тебе пойдет, — согласилась Аня. — Вот немножко еще отупеешь со своим мэцкеем, и порядок.
— Иронию пропускаю мимо ушей, — ответил Михаил. — Можно, я рыбу буду руками? Так вот. Вышел указ нашего министра, правда, для внутреннего употребления.
— То есть после прочтения его полагается съесть?
— Полагается не разглашать его средствам массовой информации. Офицерам нашего ведомства разрешено заниматься коммерцией без ущерба для основной работы. И правильно! Санчо вот в политику ушел. А нам чего дожидаться?
— Какая же коммерция на тебя смотрит, как яблочко с тарелки фруктов? — спросила Аня с сомнением.
— Не слышу доверия в твоем голосе, веры в меня не наблюдаю в твоем взгляде, любовь моя, — покачал головой Корнилов. — Между тем, мое предприятие уже работает и приносит доход. Поэтому поступай на курсы вождения, сдавай экзамен, получай права. Тут я тебе могу посодействовать. Я могу дать тебе несколько уроков вождения по системе тай-цзи, мягкое и плавное вождение…
— Хватит трепаться, Корнилов.
— Я совершенно серьезен, как вот эта рыбья кость, — ответил Михаил. — У меня есть предприятие, которое решает всякие юридические вопросы, коммерческие недопонимания, правовые казусы… Машину я, конечно, в эти выходные еще не куплю, но вот повозить свою жену по магазинам в эту субботу я планирую. Знаешь такую детскую игру «Одень жену»? Не знаешь? Раньше в «Веселых картинках» печатали…
— А что ты мне купишь? — осторожно поинтересовалась Аня слегка подтаявшим голосом.
— Все, что захочешь из тряпок и тряпочек к летнему сезону, — Корнилов вздохнул с облегчением. — «А мы с тобой, брат, из пехоты. А летом лучше, чем зимой…» Только сейчас понял по-настоящему эту солдатскую песню.
— Все, что я захочу, — мечтательно проговорила Аня. — Я буду готовиться к субботе. Стоп, Корнилов. К субботе… В субботу, наверное, не получится. Суббота у нас должна быть занята. Нам надо спасать человека…
Корнилов отодвинул тарелку с рыбьими останками. Пока Аня рассказывала ему про свою встречу со Светланой Перейкиной, он машинально вытирал руки бумажной салфеткой. К концу Аниного рассказа салфетка превратилась в его руках в маленький комок.
— В Эрмитаже есть картина со святым Христофором? — был его первый вопрос.
— Даже не одна, — ответила Аня. — Еще есть пейзаж с ним, не знаю только, чьей работы. Ты поможешь Светлане?
— Конечно, помогу, — кивнул Корнилов. — Думаю… Дай немного подумать.
— А ты подумай вслух, — посоветовала она.
— «Ты представь, что спишь с открытыми глазами и поешь, львеночек», — пробасил Корнилов голосом большой черепахи. — Приставить к ней охрану? Людей у меня сейчас нет надежных и свободных. Санчо вот в политику ушел, в губернаторские оруженосцы…
— А в твоем… предприятии?
— Этим еще до надежности пахать и пахать. Не могу я ими рисковать в таком деле. Я бы спрятал Перейкину с сыном где-нибудь. Монастырь не подходит. Перейкины туда не раз ездили, да и отец Макарий сам предложил бы Светлане убежище. Раз этого не сделал, значит, понимает, что это ее не спасет.
— Может, ей за границу? — подсказала Аня.
— С нее взята подписка о невыезде, — возразил Михаил.
— Вы ее подозреваете в убийстве мужа? — удивилась Аня.
— Она входит в круг подозреваемых. Обычное дело, жена Цезаря всегда вне подозрений, пока этого Цезаря не «замочили». Вспомни прошлогоднее дело Горобца. Убита Елена Горобец. Общее коммерческое предприятие с мужем. Кто главный подозреваемый?
— Кстати, он теперь на свободе гуляет, поправляется, переживает…
— Что делать? Такие дела редко доходят до суда.
— Ты, Корнилов, точно бодрячком становишься. «Что делать? Что делать?» Ты еще про объективные обстоятельства расскажи, про место России в современной геополитике. Как будем спасать Свету Перейкину и Ваню?
— А если слежка, которую вы сегодня с Сажиком обнаружили, как раз из этой серии? — в задумчивости он взял еще одну салфетку и принялся опять вытирать руки. — Придумаем что-нибудь, Аня, будь спокойна.
— Ты сейчас своим спокойствием напомнил мне моего папочку… детского папу, Алексея Ивановича. Настоящее буддистское спокойствие, невозмутимость и непробиваемость…
— А мне Алексей Иванович очень нравится, — вдруг сказал Корнилов. — Никому он за свою жизнь не причинил вреда, никого не оскорбил ни словом, ни делом.
— Конечно, прожил всю жизнь в своем маленьком мирке, даже не знает: есть у него дочка или нет. Вот увидишь, когда ему скажут, что Аня, оказывается, не его дочка, он даже бровью не поведет. Уйдет себе в музей карточки заполнять или в огород дерьмо смешивать, по дороге встретит какого-нибудь алкаша местного и будет ему долго пересказывать «Калевалу». А тот будет терпеливо слушать, чтобы потом десятку у Иваныча стрельнуть…
Впервые Аня с такой обидой говорила о своем отце, теперь уже «отце с оговоркой». Казалось, что она высказывает вслух свою старую обиду, хотя никогда раньше она так об Алексее Ивановиче не думала, наоборот, во взаимоотношениях родителей всегда, явно и тайно, принимала сторону отца. Теперь вот она усомнилась, что у него вообще была своя сторона. Может, она повзрослела, пожила достаточно семейной жизнью и, что называется, обабилась?
— Идея! — оборвал ее Корнилов. — Давай Перейкину с ребенком отправим в твои родные пенаты, к твоим родителям. Никто их там не найдет, глухомань такая. Поезд — раз в сутки, асфальтированной дороги даже нет. А отправку мы с тобой законспирируем по-ленински. Переоденем вас с Перейкиной в рыбаков, Ваню посадим в рыбацкий ящик, водочный запах, рыбья чешуя. Все это мы обеспечим…
— Тебе не стыдно вот так шутить, — сказала Аня с укоризной, — когда человеку требуется помощь? Перейкина не такой уж чужой нам человек. Даже ее сын Ваня, которого я никогда не видела, почему-то кажется мне не совсем посторонним. Ведь погиб наш знакомый, судя по всему, не самый плохой человек. Кстати, я при всей своей любви к русской литературе, так и не разгадала, на кого тогда намекал отец Макарий, с кем он сравнивал Перейкина.
— Что-то я этого не припомню.
— Он говорил, что был уже такой человек в русской литературе, которому все было хорошо. Хорошо согрешить, хорошо и покаяться. Кого игумен имел в виду?
— Ну, уж если ты не знаешь, — протянул Корнилов, — то куда уж нам с суконным, неначитанным рылом? В телеигре «Что? Где? Когда?» у знатоков есть такое правило: если не знаешь ответа, называй Пушкина.
