– А чего ж по вторникам-то? Что за день такой? – сделал я передышку.

– А праздники ненавижу! И понедельники… Потому и неделя у меня со вторника начинается. – Он искоса быстро глянул на меня и неожиданно сказал: – Как ты сказал, группа «Эпсилон»? Что-то мне это навевает нехорошее. И до боли знакомое… Группа армий «Центр»… группа армий «Юг». А теперь вот ты говоришь – группа «Эпсилон»… Уж больно всё это звучит по-немецки. Слышь, Дымыч, а может ты того… немецкий шпион?

Вместо ответа я загнул многоэтажную словесную конструкцию. Обложил и партию, и Сталина, и немцев соответственно. Отвёл душу. И добавил, что последний раз в истории так величали Ленина. «Немецкий шпион». Лестно, конечно… но… И опять – «по матушке»!

Упырь по достоинству оценил высокое искусство матерного слова. Захлопнул отвисшую челюсть и покачал головой:

– Ты не серчай, мне вроде бы как по должности положено – никому не верить. У нас ведь тут что-то типа «лесной комендатуры» образовалось… Ты только вникни – лесная комендатура! Я не знаю, сколько ты уже по лесам паришься, а мне с моим Пятым штрафным батальоном – довелось повоевать… Только с какого-то проклятого момента всё пошло хреном на улицу! Такое впечатление, что в психушке играют в войнушку… Такие приходы, что даже трижды башкованные* этот компот прохавать* не могут. Что-то творится со временем – все эпохи на хрен попутались. Кого я только за последний месяц не видывал! Вот и решили, в этой неразберихе – прибирать помаленьку к себе всех вояк, что от своих частей отбились. Или тех, кто из всех своих единственный в живых остался… Есть даже такие, кто в одиночный рейд уходил. У нас тут уже целый лесной отряд образовался. Базируется на полкилометра южнее. Потом пойдём, посмотришь…

Тут он оживился.

– Слышь, Дымыч… А хошь – иванить* будешь? Устал я этим колхозом заведовать. Да хоть сейчас полномочия сдам.

Я лишь усмехнулся и промолчал в ответ. Собравшись с мыслями, уже разомкнул губы, чтобы отказаться.

Но – не успел.

В этот момент мой потайной конвоир, спецназовец средневековья, опять поразил меня до глубины души. Совершенно неожиданно Серая Звезда встал и, шагнув ко мне, – снял свой капюшон. Он оказался моложе меня. А может так показалось – каюсь! – для меня все азиаты выглядят или моложе, или никак. Волевое лицо, несколько глубоких морщин и заметный шрам на правой щеке. Сила и достоинство в одном флаконе. Тонкие губы шевельнулись.

– Не держи зла, сёгун… Я тоже не сразу разобрался.

Он приложил руку к сердцу, потом протянул её мне.

Я пожал протянутую руку, не отводя взгляда.

Из его глаз исчезла бездна. Поверхность затянулась прохладной серой водицей. Должно быть – их обладатель больше не видел во мне врага.

Или ПОКА не видел.

Меня, естественно, устраивали оба варианта.

Жить мне ещё не надоело.

Это было невероятно!

Над лесом кружили драконы.

В немыслимой вышине. Так высоко, что снизу казались просто большими птицами. Странными большими птицами. Летали они беспорядочно и даже как бы гонялись друг за другом среди низких дымчатых облаков.

Целая стая драконов.

Хасанбек, ехавший впереди резервной пятой тысячи, разговаривал с тысячником Мурадом о странностях этого мира, который каждый день преподносил сюрприз за сюрпризом.

Авангардные отряды были не видны. Выдвинувшись далеко вперед, они разъехались веером по раскинувшемуся вокруг плоскогорью. Поэтому пятая тысяча, которой достался участок, граничащий с невесть откуда возникшим лесом, шла настороженно, на всякий случай не приближаясь к лесу ближе полета стрелы. Оттого и отделились от тысячи несколько поисковых чамбулов.

Они сначала шли налегке параллельно основному войску, прижимаясь к деревьям; впрочем, в заросли не углублялись. Однако после большой прогалины рассредоточились, уйдя в лес. Теперь об их незримом присутствии напоминал лишь хруст ломаемых ветвей и короткое ржание лошадей. Ещё, пожалуй, птицы, согнанные с гнёзд и метавшиеся теперь по лесу, наперебой обсуждая нежданное вторжение.

Мурад, знававший Хасанбека давно, ещё простым сотником, возглавлявшим отряд родного улуса, рассказывал темнику о пришлых воинах, что пополнили его тысячу взамен погибших нукеров. При этом напряжённые прорези его глаз буквально пожирали стену деревьев, темнеющую справа.

Выплёвывались слова возмущённо:

– Скажи, Хасанбек, как я могу доверять им? Чем я прогневал Небеса? Почему только моей тысяче довелось унизится до такого – принять в свои ряды иноверцев? Разве мои воины покрыли свои доспехи позором? Разве, по-прежнему, не развевает свои кисти мой бунчук? Разве…

– Успокойся, Мурад. Великий Хан ценит твою преданность и отвагу твоих нукеров. В последнем бою, если бы не твоя тысяча – неизвестно как бы всё обернулось.

– Тогда за что мне такое? Разве в других тысячах нет потерь? Почему весь этот сброд согнали ко мне?

– Ты не прав, уж поверь мне, это опытные воины, такие не побегут с поля боя. И не станут обузой в жестокой сече.

– И всё-таки, Хасанбек… Ты бы доверил им прикрывать твою спину? Молчишь?..

Хасанбек горько усмехнулся:

– Ты, наверное, и сам видишь, Мурад – здесь творится что-то непонятное.

– Вижу, но моя тысяча покуда не нуждается в помощи иноверцев… И ты это видишь не хуже меня. Мы ещё в силе воевать так, как обязывает грозная слава Чёрного тумена.

– Да, мы ещё в большой силе. Весь тумен… Но это сегодня. А что будет завтра? Откуда появляются всё новые и новые отряды? И заметь себе – отряды пришлые, которые не защищают родные земли, не сражаются за жен и детей… Кто они? Очень сильные чужеземные армии так и рыщут в этих местах. В поисках чего, скажи? Добычи? Богатых городов и пастбищ? Боевой славы? Ты вспомни хотя бы ту страшную шагающую стену. Пленные называли её фаланга… Вспомни, как умирали её воины, и как отчаянно сражались те, кто не согласился умирать.

Темник умолк, припоминая то, что мучило его все эти дни.

И вдруг…

Хасанбек не понял, что возникло раньше – рёв над головами или испуганные крики его нукеров: «Драконы! Драконы!! Серебряные драконы!!!»

Рёв нарастал, приближаясь и заливая собою всё вокруг. Тысяча, по жесту Хасанбека, остановилась и даже попятилась; лошади возбуждённо и напуганно топтались на месте, забирая назад и в стороны.

Потом, опомнившись, он уже хотел было выкрикнуть команду: укрыться в лесу! Но… пересохший рот не издал ни звука, только слабый хрип. А в это время глаза неотрывно и напряжённо буравили ревущие небеса, обшаривали прогалины серого тяжёлого неба среди облачных заносов.

Взгляд резко метнулся отвесно вверх и даже назад – к небу. Хрустнул позвонок в основании шеи, противно заныл затылок.

Тяжело, с глухим шлепком, упал в траву с запрокинутой вверх головы шлем, не застёгнутый на подбородке.

Громкий давящий рёв прижимал к земле и, казалось, сплющивал всадников, вдавливал их в седла.

Две сотни, опомнившись, сдвинулись с места, исполняя команду Мурада. Махом преодолев полоску открытого пространства, примяв редкий кустарник, въехали в лес. Многие спешились, прижали к себе морды лошадей и, прикрыв им глаза, успокаивали, продолжая наблюдать за небом. За ними вся тысяча укрылась в перелеске, не спеша углубляться слишком далеко. Под деревьями было поспокойнее, лишь наплывами усиливался рёв, блуждая над лесом. Немного гасился в кронах, смешиваясь с возбуждённым от порывов ветра шелестом листьев.

И они явили себя взору!

Драконы вырвались на открытый участок небес откуда-то сзади, из-за преддождевой бахромы серых рыхлых облаков. Тускло блеснув серебристыми животами и нижними поверхностями крыльев, на которых были красные пятнышки, они взмыли вверх, тут же растворившись, словно призраки. Но рёв не исчез, а только усилился – откуда-то справа, со стороны леса, вылетело ещё несколько драконов. Их животы были тёмно-серого цвета, а на крыльях виднелись невиданные доселе знаки – перекрещенные белые полосы, очерченные жирной чёрной каймой. Знаки располагались по краям крыльев и повторяли собой очертания самих драконов. Эти ревущие отродья летели, распластав свои неподвижные крылья. И тут темник понял, что же отличало их от больших птиц, которых они отдалённо напоминали.