Со Смирновым они договорились встретиться в магазине «Мелодия» на Калининском проспекте. Пока он ждал Смирнова, он дотошно успел разглядеть магазин. Неизбежная зимняя грязная вода на полу. Кучки людей у прилавков. Музыкальные шумы. Потрясли его афиши. На одной из китчевого тумана выступали фигура полуобнаженной женщины, бородач с кривым ножом в руке, морды лошадей. Он было подумал, что иранско-египетская афиша эта объявляет о концерте русских народных песен (типа «Когда я на почте служил ямщиком»). Но нет, афиша отсылала советских покупателей к новой пластинке известной советской рок-группы. Интересно, замечают ли советские свою восточную иранско-египетскость? Он решил, что нет.

Смирнов пришел замерзший, в большой шапке, и они, покинув «Мелодию», завернули всего лишь за угол и вошли в подъезд этого же дома. И оказались в клетке из раненного в нескольких местах и забинтованного кое-как стекла. Большой лифт стоял с обнаженными ребрами и в нем ползали двое работяг с ключами и отвертками. Они вошли в маленький. Там уже находилась старуха с собачкой. Старуха и собачка испуганно прижались к стене лифта.

На двадцатом этаже небоскреба они позвонили в нужную дверь. В дверь ОРГАНИЗАЦИИ. Оказалось, что столь мощная организация помещается всего-навсего в квартире. «Магазин «Мелодия» знаете, Индиана Иваныч? — объяснял ему Яша-американец. — Сбоку в том же здании есть дверь. Подымитесь на двадцатый этаж. Там в бывшей квартире сына Щелокова мы и помещаемся. Временно. Я хотел бы вас кое-кому представить. И с вами поговорить». — Так он звучал по телефону утром.

Почему новая конструкция ОРГАНИЗАЦИЙ помещается на старом фундаменте бывшей квартиры сына бывшего министра внутренних дел?

Дверь открыл шофер Василий Иванович. Две старые дамы, одна с сигареткой, бродили по двухкомнатной квартире. Три хмурых типа сидели на кухне и чего-то ожидали. Еще с десяток мужчин, включая Якова Михайловича, собрались в самой большой комнате и разговаривали. Яков Михайлович, в костюме, затемненных очках и при галстуке, сидел, спиной к окну, лицом к присутствующим, за письменным столом и писал. У одной из стен стоял буфет. За стеклом большое количество бокалов, рюмок и чашек. Кому принадлежала вся эта посуда? Организации? Сыну Щелокова? В углу лысый дядька средних лет неуверенно работал на копировальной машине.

«Познакомьтесь, кто не знаком, — сказал Яков Михайлович и улыбнулся Индиане от стола, — наш писатель Индиана из Парижа… Извините, Индиана Иванович, сейчас начнем. Ждем, когда все соберутся. Я хотел бы, чтобы вы поприсутствовали на заседании нашей редакции. Я подумал, что вам это будет интересно…»

Индиана отвел Смирнова на кухню. На кухне шофер Василий Иванович, стоя, глядел цветной телевизор. Телевизор находился на холодильнике. Индиана сделал Смирнову и себе по чашке инстант-кофе. Стал пить, глядя в окно. Далеко внизу, белый с черным, безрадостно жил Калининский проспект. «Мои баре совсем охуели, — сказал Василий Иваныч, обращаясь к Индиане. — Охуели, иначе не назовешь… Звонила ЕГО ДОЧКА и просила, чтоб я купил и привез им рыбы с Центрального рынка. Они там на даче в Пахре жопы греют. И никто не хочет приехать купить эту блядскую рыбу. У них там три машины, Индиана Иваныч, три! Ленивцы хуевы… Теперь они все вроде бы больны гриппом. Я только ведь вчера отвозил им продукты. Дочка-таки шмыгала носом, но зять здоров как боров…»

«Да, — сказал Индиана, не зная, что сказать. — Эксплуатация человека человеком».

«Я старика обслуживать не отказываюсь, но официально я шофер организации, а не семьи. Я отказался за рыбой ехать, сказал, что занят, что должен везти макет номера в типографию. Так вы знаете, что произошло?»

«Что?» — Из-за плеча шофера Смирнов изобразил для Индианы гримасу удовольствия.

«Старый позвонил мне из Крыма и стал кричать, что я злостно не хочу помочь его больной семье. Чтоб я немедленно отправлялся. Чтоб меня за рыбой послать, они через всю страну переговариваются. А у них там во дворе стоят три машины, а! До чего изнежились баре…»

«Василий Иванович!» — позвала старая женщина с сигаретой, показавшись в колене коридора.

«Видите, Смирнов, выясняются феодальные нравы советской буржуазии».

«Да, — сказал Смирнов, — выясняются. Но если так пойдет дело, мы не успеем в ваш журнал, или куда там мы должны были с вами отправиться… А я еще хотел отвести вас к Батману в его контору. Вам, я думаю, интересно будет увидеть полотна мертвых друзей».

«Извиняюсь. Я предполагал, что мы здесь не задержимся…»

Наконец они его позвали в большую комнату. Он втиснулся между Артемом Боровиком и неизвестным ему седовласым типом. Заметил среди потрепанных костюмов поповскую рясу. Подумав, Индиана вычислил, что это должен быть отец Александр Мень, единственный поп в редколлегии. Яков Михайлович, поправив галстук, произнес речь. Он говорил о том, что ремонт здания, в котором будет помещаться редакция, заканчивается, и постепенно они начнут перебираться. «А теперь о наших планах. Зиновий Александрович, вы читали статью Никанорова?»

«Да, статья интересная, но несколько устарела уже. И слишком длинна».

«Так будем мы ее давать или нет?»

Индиана заскучал. Вышел к Смирнову. Тот сидел у окна, задрав голову на экран телевизора. Показывали заседание съезда народных депутатов. «До меня еще очередь не дошла».

«О'кэй, Индиана Иваныч. Я тут слежу за трагедией российского государства».

Индиана возвратился к заседавшим.

«Я не сказал, что мы не должны печатать материалы о забастовке шахтеров, я только считаю, что в настоящей политической ситуации публикация таких материалов может быть расценена как удар в спину рабочего класса». — Яков Михайлович, очевидно, защищался от чьего-то упрека.

«Но одновременно, — сказал Боровик, — мы обязаны объявить нашим читателям, информировать их, что среди наших рабочих лидеров есть Гитлеры. Да-да, не Лехи Валенсы, но, к сожалению, просто-таки Гитлеры…»

«Наша журналистская совесть толкает нас на это. Нужно печатать, пусть и в ущерб нам, но публика должна быть информирована», — поддержал Боровика журналист Щеголев, тот самый молодой парень, любимец публики, его Индиана увидел в первый свой вечер на Родине, в клубе «Измайлово».

«Соленов против публикации этих материалов сейчас. И я против. Но мы не против того, чтобы опубликовать их чуть позже. Давайте повременим. Мне самому эти материалы по сердцу. Они мне кажутся важными и интересными…»

Дым постепенно затянул комнату. «Товарищи, поменьше бы курили…» — Яков Михайлович поморщился. Щеголев встал и вышел. Следуя его шагам, прозвенела в шкафу посуда сына министра. «Индиана Иванович, многие из вас с ним уже познакомились, предлагает нам сотрудничество с французской сатирической газетой, в редколлегии которой он состоит». Присутствующие посмотрели на Индиану. Благосклонно, ибо знали, что его пригласил в Москву Соленов, Босс, Пахан, даватель работы. «Я считаю, что мы должны это сделать», — продолжал Яков Михайлович. — «Нам нужно выходить на международную арену. Что мы уже и начали делать. Как вы знаете, весной к нам приедут несколько журналистов из французского журнала ВСД…»

Индиане задали несколько вопросов.

«А я только что побывал в вашем родном городе, Индиана Иванович», — сказал Боровик.

«В Харькове?»

«Нет, там где вы родились, в Дзержинске… Ну и городок, доложу вам. Драки на каждом углу. Мрачно, аж жуть…»

«Вы первый человек, встреченный мною в жизни, который побывал в городе, где я родился. Обыкновенно все путают его с Днепро-Дзержинском».

«Москва, и та кажется мрачной, в вашем же родном городке просто-таки безысходная обстановка. И люди очень злобные. — Боровик выглядел довольным. Может быть, он заранее верил, что город-колыбель Индианы обязан быть драчливым и злобным, составил себе заранее образ и теперь, угадав, был рад. — Но они вас там знают, Индиана Иванович. Я ездил туда по приглашению местного университета… Так студенты сказали мне: «Наш город молодой, послевоенный. Он только тем и знаменит, что назван в честь железного рыцаря революции Феликса Дзержинского, да еще у нас родился Индиана…»