«Ну да, Юрка… Кларнетист».
«Сколько же тебе платят-то, парень? А почему ты в плацкарте едешь?» — «Они тебе что, в мягком не могут заплатить?» — «А какой он, Токарев, сам-то будет?» — «Да чего, хороший мужик…» — «Евреи…» — «Ха-ха…» — «Я ему не поверил: музыкант, говорю, хуев, мы все музыканты. На нервах… Извини». — «Соленов, сам Соленов его из Америки вызвал…» — «Ну Токарев…» — «Я слышал, что Токарева в Нью-Йорке черные застрелили в ресторане…»
Индиане захотелось встать, выйти к ним. «Ребята, а меня помните?.. Я с Викторией Федоровой выходил. Речь произносил…» Он удержал себя от искушения. И натянул одеяло до самого носа. Еще узнают вдруг. Водку придется пить.
часть вторая
Чужой матрос в родном городе
1
Матрос спрыгнул на харьковском вокзале с поезда «Москва—Запорожье» в шесть утра. Заснеженный перрон был пуст. С темного неба валил крупными хлопьями снег.
В подземном переходе с перрона в здание вокзала слонялись зловещего вида типы, сизолицые и краснорукие. Не то клошары, не то пригородные пассажиры, ожидающие поездов. Два солдата в хаки ватниках (а может, это были жандармы — матрос предположил, что за последние годы они создали себе СР) молча проволокли мимо правонарушителя, зажав его шею деревянной дубинкой. Зал вокзала, высокий как внутренность нескольких соборов, вместе взятых (со знакомыми матросу старыми фресками на потолке и сводах, изображающими рабочих и крестьян в различных позах), был неуютен, как развалины… Он прошел полутемный и полусонный зал насквозь, ища телефоны. Нашел их без труда. Половина аппаратов, увы, были изуродованы, к работающим же присосались с десяток помятых солдат. Очевидно, солдат куда-то переправляли, и они звонили девушкам или мамам. Ясно было, что они скоро не оторвутся. За разрытой в углу зала ямой был еще ряд телефонных ящиков. Матрос, сумка ударяет по боку, проковылял туда. Вложил в щель монету в пятнадцать копеек, и, глядя в клочок бумаги, набрал номер двадцатилетней давности. За эти двадцать лет он ни разу не позвонил своим родителям. Он был уверен, что у них другой номер, но боялся убить их, ввалившись вдруг в двери. Следовало попытаться.
«Алло…» — сказала его мать.
«Это я, мама…»
«Сын, это ты?»
«Ну да, я…»
«Ты… Где ты?»
«В Харькове, на вокзале, мама, я сейчас приеду…»
«Ты знаешь, как к нам добраться?»
«Я возьму…» — он собирался сказать, что возьмет такси, но связь оборвалась.
Матрос взвалил сумку на плечо, надвинул капитанку на глаза. Только сейчас заметил, что пятнадцатикопеечный телефон — междугородний. Потому и очереди нет. Однако он связал сына с матерью, не отказался. Куда же идти? Где выход на площадь? Вспомнил, что когда-то двери вокзала были чудовищно большими. Через большие двери вышел под темное небо. На очень большую площадь, белую от снега.
В центре пустынной площади его перехватил крупный усатый грузин, в пальто и шапке: «Ехать будем, товарищ моряк?»
«Ехать», — согласился он.
«Куда ехать?»
«Тридцать второй микрорайон. Повезешь?»
«Три пятерка», — сказал грузин.
«Чего так дорого?»
«Потому что тридцать второй, а не первый. И ночь еще в городе…»
Родители его жили за большими заводами. Они переселились за заводы, когда он жил уже в Москве. Пыхтя, маленький автомобиль грузина пробивался через высокие снега, полз вдоль нескончаемых заводских заборов. На нескольких из этих заводов матрос работал, когда был юношей. Впереди и рядом полязгивали старые и грязные грузовики. Неуместно растянувшийся в украйнском поле, родной рабочий город матроса был скудно освещен. И снег все падал и падал с неба, в количестве, достаточном для нескольких возвращений блудного сына.
Грузин нашел ему дом его родителей и даже вышел, задрал голову к заснеженному номеру дома. «Здесь», — провозгласил он, получил от матроса три пятерки и уехал.
Матрос остался один. Было тихо. На приличном расстоянии друг от друга размещались в снежном поле бесцветные невысокие дома. Сквозь окна сочился уже во вьюгу желтый электрический свет. Рабочие встали и зевая собираются на свои заводы. Почему его родители поселились опять на рабочей окраине? Недостаток связей и недостаток средств. Квартира здесь стоила дешевле, и ее было легче получить. Он отворил старую, подгнившую от снегов и дождей, дверь и вошел. Темнота. Запах подвала. Вторая дверь. Лестница, голая, без прикрас, как в плохой тюрьме. Придерживая сумку, он стал подниматься по ступеням из бетона. Во всех городах мира сотни раз снилось ему это восхождение, путь блудного сына в квартиру родителей. Площадка последнего этажа… Детские санки… Металлическая лестница на чердак… Три двери… 44 — прямо, ИХ ДВЕРЬ. Он поднял руку к кнопке звонка…
Остановившись, мгновение растянулось на двадцать лет. Вена, Рим, Нью-Йорк, Париж исчезли, затянутые в воронку времени. Перед ним стояла старая женщина со светлыми серыми глазами на темном лице. Горизонтальная складка на переносице. Седовласая, в пальто со светлым мехом у горла. «Мама…» — сказал матрос и, зная, что так полагается, обнял мать. «Сын…» — сказала мать. Ни один из них не заплакал.
Пришел из вьюги отец, — и оказался стариком. В темном пальто с черным воротником, слабый и тонкошеий, в каракулевой шапке, отец, оказывается, выходил встречать сына во вьюгу. «Батя!» — воскликнул сын. Они обнялись. Отец был мягкий на ощупь.
«Как был ты, так и остался чудной, — сказала мать, наблюдая, как он снимает бушлат. — Почему ты одет как матрос из Прибалтики? У тебя что, нет пальто? У отца несколько. Возьми себе какое хочешь».
«Спасибо. Я не люблю пальто. Пальто — это буржуазно».
«Все буржуазно, — заметил отец задумчиво. — Жизнь буржуазна».
Они прошли в б'ольшую из двух комнат. Цвета вишни ковер с узорами прикрывал целиком одну из стен. Небольшой ковер лежал на диван-кровати. Еще один — на полу. Лакированный стол в центре комнаты. Стулья. Кресла. Теле на металлической ноге. Буфет. Десяток живых растений ответвлялись от металлического ствола и стояли на подоконнике. Книжный шкаф со знакомыми корешками плотно забит книгами. Он прошел к шкафу. Знакомые «Граф Монте-Кристо», «Пятнадцатилетний капитан», «Остров Сокровищ», «Старая Крепость», «Словарь иностранных слов»… Это они выбросили его из родного дома и оторвали от родителей, выманили блудного сына, обещая ему авантюры и необыкновенные приключения. В конечном счете это они виноваты.
«Многие книги еще ты покупал», — сказал отец.
«А почему ты так странно острижен, сын? Виски совсем сострижены и череп голый… Так и не повзрослел он у нас, отец!»
«Когда-то ты ругала меня за слишком длинные волосы».
«Ты всегда слишком» — грустно сказала мать.
«Оставь его, мать… А как же ты попал к нам, расскажи?» — стоя в двери, отец пытался снять пальто, но оно, заломившись на плече, не снималось. — «Подожди, я тебе помогу!» — Мать сняла с отца пальто. — «Отец твой, видишь, совсем слабый стал. Одеваю его и раздеваю», — сказала мать. — «После того, как свалился он без сознания в октябре, так и не поправляется, видишь, шея как у колхозного цыпленка. А ведь какой бравый офицер был… Апатия у него, жить ему надоело. Гитару два года в руки не брал…»
«Мать…» — начал отец.
«Что мать? — Мать подошла к сыну. — Помрет он, не дай Бог, что я стану делать одна? У других, нормальных людей дети есть, внуки… а ты у нас неизвестно где. Род наш с тобой закончится. Детей ты не завел… Похоронить нас некому будет…» — Мать заплакала.
«Эй-эй-эй… — воскликнул сын. — Встретились раз за двадцать лет и будем вести кладбищенские разговоры?» «Да, — поддержал его отец. — Что об этом говорить. Все умрем. Другие люди разве бессмертны? Так как же ты попал на Родину, морячок, вечный путешественник?» «По срочному официальному приглашению могущественной ОРГАНИЗАЦИИ, обозначенной в визе как СП, но это не союз писателей».
