– Мисс Эспиноза!
– Да, миссис Чэттертон?
– Не задержитесь ли вы на несколько минут? Я бы хотела поговорить с вами.
– К вашим услугам. – У Жуаниты пересохло во рту и упало сердце. Вот оно – начинается! Теперь ей несомненно откажут в должности.
– Присядьте! – сказала она. Когда они остались вдвоем, хозяйка кивком головы указала на стул по другую сторону камина; стул был тяжелый, дубовый, с прямой спинкой и такой высокий, что ноги Жуаниты не доставали до пола, и она почему-то чувствовала себя школьницей, ожидающей выговора.
– Мисс Эспиноза, – заговорила неторопливо миссис Чэттертон, в раздумье поглядев на Жуаниту и снова отвернувшись к огню, – мой славный маленький секретарь – мисс Руссель – несколько превысила свои полномочия в мое отсутствие и поставила меня теперь в неловкое положение. Я не знала, что вы здесь внизу и любезно развлекаете мистера Чэттертона, – она прищуренными глазами смотрела на свое кольцо, – и намеревалась послать за вами… повидать вас, когда вам бы это было удобно… Так, пожалуй, мы можем воспользоваться случаем, не правда ли? – И она подняла глаза и улыбнулась дружелюбно и вопросительно.
Жуанита понимала, что все это одна из ее очаровательных поз, не более. Она, может быть, действительно была женщиной доброй и рассудительной, но очень многие добрые и рассудительные женщины не сумели бы так умно, как она, выставить это напоказ. То же самое Жуаните позднее пришлось наблюдать у нее по отношению к горничным, дворецким, маникюрше, мальчику у лифта, кондукторам, швейцарам, носильщикам. Она умела одним словом, взглядом, улыбкой заставить их слепо обожать себя. И никогда не упускала случая сделать это.
– Будь я здесь, – продолжала она медленно и мягко, – одно мое слово Анне разъяснило бы все. Но меня не было. И я не могу упрекать Анну, которая так счастлива и в таком волнении по поводу отъезда в Китай к своему миссионеру, что не знает, что делает. Я думаю, мы с вами можем устроить маленький заговор, чтобы не огорчать ее?
Снова эта вопросительная нота в конце. Милая уловка, незаметно переносящая ответственность на собеседника.
Жуанита почувствовала, что близка к слезам. Они давили ей горло, жгли глаза, заставляли до боли стискивать зубы, чтобы удержать всхлипывания. «Только не заплакать! Не плакать! – с диким упорством твердила она себе. – Стыд какой! Словно беспомощный ребенок!..»
Она наклонила утвердительно голову и улыбнулась вымученной улыбкой.
– Мне нужна практика в испанском языке, – говорила далее миссис Чэттертон, – и, конечно, мне понадобится секретарь, раз Анна уходит. Но, к большому сожалению, я, в бытность мою в Вашингтоне, нашла как раз такую девушку, какую искала больше года, – мисс Питерс. У нее девятилетний стаж. Я пригласила ее незадолго до моего отъезда и не догадалась телеграфировать Анне, как мне бы следовало сделать, – она сделала паузу.
– Что же, ничего не поделаешь! – мужественно отозвалась Жуанита.
– Разумеется, – одобрила ее собеседница. – Такие недоразумения всегда могут случиться. Мне только досадно, потому что при всем моем уважении к мисс Питерс, я не очень высокого мнения о ее знании испанского языка. Но дело сделано. Теперь у меня такая идея: оставим все, как оно есть, на два-три дня, пока не уедет Анна. Это будет, кажется, двадцать шестого?
– Нет, двадцать девятого.
Жуанита не могла не заметить тени неудовольствия, промелькнувшей в ясных карих глазах.
– Двадцать девятого? Так, ну что же, значит, до двадцать девятого. Не удивляйтесь, мисс Эспиноза, что я сегодня звонила одной из моих добрых приятельниц, миссис Гаррисон, относительно вас.
– Меня?!
– Да. Миссис Гаррисон заведует клубом святой Моники. При клубе прекрасный меблированный дом для девушек из Сан-Франциско. Комнаты все хорошие, солнечные, с ваннами. И девушки просто дерутся друг с другом, чтобы получить там комнату, очередь всегда громадная. Я состою в их попечительном совете. И я хочу, чтобы вы были моей гостьей, покуда найдете подходящее место. Мы ничего не скажем Анне Руссель и, когда она уедет, я вас устрою там. Я убеждена, что вы и миссис Гаррисон понравитесь друг другу.
– Но, миссис Чэттертон, я не могу согласиться, чтобы вы хлопотали о моем устройстве. Было бы странно ожидать этого, – начала Жуанита с юношеской застенчивостью. Но ее собеседница как будто не слышала; она смотрела на нее отсутствующим взглядом и о чем-то размышляла.
– Какие у вас планы на будущее, мисс Эспиноза? Вы остались совсем одинокой?
– Да. У меня нет родных.
– И нет денег?
– Очень немного. Но на первое время хватит.
– Разве ранчо, где вы выросли, не принадлежало вашей матери? Оно было заложено?
– Нет. Но, по некоторым причинам, оно перешло к родственникам моего отца.
– Так… – Джейн Чэттертон помолчала. Потом заметила, как будто между прочим:
– Я тоже раньше, до того, как вышла замуж за мистера Чэттертона, работала и сама кормила себя.
Это было очень мило сказано, и исключительно для того, чтобы завоевать расположение Жуаниты и легче подойти к ней. Девушка инстинктом понимала это.
– Я отлично знаю, таким образом, каковы ваши перспективы, – заключила миссис Чэттертон, – и как приятно сознавать себя независимой. И потому я хочу быть вашей крестной матерью, пока вы еще не встали на ноги. Уверяю вас, – прибавила она, так как Жуанита, покраснев, не поднимала глаз и молчала, – уверяю вас, все мои знакомые дамы делают то же самое, отчасти, чтобы поощрять учреждения для девушек, отчасти… – засмеялась она, – потому что девушкам, в наше время, нужен такой небольшой толчок, чтобы найти самих себя, – им открыта такая широкая дорога.
– Вы очень добры, благодарю вас, миссис Чэттертон, – сказала Жуанита все еще тихо и неуверенно.
– Ничуть я не добра, – возразила та весело, с видимым облегчением. – Я делаю только то, что мне хочется, а это меня всегда приводит в хорошее настроение. Ну, а теперь, так как у нас канун рождества, мы никому ничего не скажем. У миссис Гаррисон пока нет ни одного свободного уголка, и только после праздников, когда будет комната, она мне позвонит, и я пошлю за вами. В эти дни у нас вряд ли будет время беседовать по-испански.
– Когда… когда вы ожидаете мисс Питерс? – спросила Жуанита, чтобы показать, что она ничуть не расстроена.
– Мисс Питерс? – с недоумением переспросила хозяйка.
– Вашу новую секретаршу, – объяснила Жуанита, немного удивленная в свою очередь.
– Ах да! Мисс Питерс, конечно. Она явится в первых числах января, а, может быть, и раньше. Я со дня на день ожидаю телеграммы.
Разговор, по-видимому, был окончен. Жуанита, готовясь уйти, встала, ощущая какую-то пустоту и одиночество.
– Я вам очень благодарна, – приветливо прибавила на прощанье миссис Чэттертон, – за то, что вы выводите из затруднительного положения и меня, и Анну. Оно создалось не по моей вине, и теперь мне приходится пожертвовать одной из двух… – Она улыбнулась подкупающей улыбкой. – Мне жаль, что этим человеком оказались вы!
– Я очень ценю ваше внимание ко мне, – неуклюже сказала глубоко тронутая Жуанита.
Обе уже стояли, и Джейн Чэттертон, более высокая, наклонилась, чтобы взять обе руки Жуаниты в свои. Лицо ее, как показалось Жуаните, еще носило следы вчерашней усталости и недомогания. Она была очень бледна.
– И, что бы ни случилось, не падайте духом, милая. В наше время хорошей девушке открыто столько путей, что было бы глупо падать духом. И помните, что я ваш друг.
С этими словами Жуаниту отпустили из библиотеки и уволили с ее первой службы. Но впечатление от беседы с этой женщиной как-то ослабило горечь факта, и Жуанита вышла возбужденная, полная нерассуждающего, детского преклонения перед нею, вспоминая снова и снова каждое сказанное слово, каждую интонацию. О, нечего было опасаться, что она забудет их!
Оставят ли ее или отошлют, но теперь нет сомнения, что она понравилась миссис Чэттертон. С ней говорили не свысока, не небрежно, но вкладывая в этот разговор всю душу. Это так ободрило! Одна близость этой женщины, простой разговор с нею заставлял бледнеть все отношения с другими. Нравилась она вам или нет, но каждому хотелось что-то сделать для нее, значить что-то в ее блестящем существовании.
