– Мамин учитель испанского языка придет сегодня, так что она, верно, позовет мисс Эспинозу, – сказал он уже с порога, когда его выставляли. – Я тоже намерен учиться испанскому. Мне надо специализироваться в каком-нибудь из романских языков.

Стук захлопнувшейся двери заглушил его веселый голос, Жуанита усердно работала, ощущая в сердце непонятную радость.

– Чудный мальчик! – сказала о Билли Анна Руссель, когда обе девушки шли к себе завтракать. – Говорят, он любимец всего колледжа.

Жуанита согласилась, что такой, как он, должен быть очень популярен. Но что-то омрачало ее радостное настроение. Серенький, тихий день показался ей ужасно тоскливым.

Анна была приглашена к миссис Чэттертон около трех часов и вернулась оттуда несколько серьезная и озабоченная. Жуанита смутно чувствовала, что произошло что-то неприятное.

– Она говорила обо мне? – робко осведомилась она у Анны.

– Д-да… Кажется, возник план ехать в скором времени за границу… и она говорит, что уже присмотрела себе кого-то другого… – ответила Анна огорченно. – Ну, что же, – она резко тряхнула головой, словно отгоняя скверное настроение, – не одна служба, так другая, милочка! Иногда самая выгодная оказывается потом скверной.

Жуанита почувствовала себя неприятно задетой и униженной. Но ведь она понравилась миссис Чэттертон, так ей по крайней мере показалось в первый день. И ее даже не экзаменовали по испанскому языку! Мисс Руссель ничего не упоминала о новом свидании Жуаниты с миссис Чэттертон. И для Жуаниты, которая страстно надеялась сохранить за собой это место, была нестерпима мысль, что ее судьба решится за закрытой дверью, что ее уволят, даже не поговорив с нею.

– Что она говорила обо мне?

– Да так, мельком, заметила, что вы, кажется, очень молоды. Но она еще не уверена, что не изменит свое решение. Таковы богатые люди, – заключила Анна философски, – их планы и настроения постоянно меняются!

Жуанита ощутила горечь и разочарование.

Существовали, конечно, где-то в мире и другие службы, другая работа, но сегодня она не могла о них думать. Она убедилась, что могла бы лучше справляться с обязанностями секретаря, чем Анна; и почерк у нее был аккуратнее и красивее, и потом ведь она еще знает и испанский! А ее выгоняют, не испытав!.. И накануне рождества… А ее матери нет больше в живых… она одна во всем мире. Все ее надежды разлетелись, как дым…

Так размышляла она, стоя у окна в сумерках, глядя на сад внизу, на теплый свет ламп сквозь кружево занавесей, на гирлянды из остролиста, развешенные повсюду, когда ее позвали в библиотеку.

Это было для нее такой неожиданностью, что она удивленно спросила пришедшую за ней девушку, кто ее требует.

– Мистер Чэттертон, мисс.

– Мистер Чэттертон? – повторила Жуанита, вопросительно глядя на Анну Руссель.

– Криббэдж, вероятно, – предположила Анна, довольная, что об ее впавшей в уныние сотруднице вспомнили, что она для чего-то все же понадобилась.

– Да, должно быть, для этого, мисс, – подтвердила и горничная. – Он спрашивал про миссис Чэттертон, но Жюстина сказала, что ее нельзя беспокоить, и тогда он приказал просить вас спуститься в библиотеку.

Жуанита пригладила волосы, пристегнула воротничок и манжеты, которые она носила еще в монастырской школе, и из маленькой комнаты Анны через обширную надушенную верхнюю приемную, по широкой парадной лестнице сошла вниз и нашла своего старого партнера на обычном месте в библиотеке.

– Билли нет дома, а его мать все еще чувствует себя усталой, – объяснил он. – Поэтому я хочу просить вас быть моим партнером сегодня.

Жуанита, не отвечая, села за столик для бриджа.

«Еще одна карта, и я спасен!» – размышлял вслух Кэрвуд Чэттертон, – честное слово, вот то, что мне нужно, – шестерка червей! – воскликнул он затем с триумфом. И вдруг, глядя поверх головы Жуаниты, торопливо положил карты на стол и поднялся со стула. – Что, лучше? Отдохнула? – спросил он.

– Не вставайте, не вставайте! – произнес за спиной Жуаниты сочный, красивый голос, и сердце у нее замерло, как от сильного испуга. Миссис Чэттертон прошла мимо нее и, жестом заставив мужа опуститься снова в кресло, села в другое, напротив, откинула голову на его спинку, сложила руки на коленях и уставилась на пламя в камине.

– Продолжайте играть, я не помешаю, – сказала она тоном любезного равнодушия и, так как в продолжение нескольких минут она сохраняла свою грациозно небрежную позу, молчала и не отводила взгляда от огня, то бормотанье, стук костяшек и шелест карт возобновились.

Кэрвуд Чэттертон играл медленно, долго обдумывал каждый ход и сыпал привычными шутками, словечками, ставшими необходимой принадлежностью этой игры. Пока он озабоченно смотрел в свои карты и постукивал по зеленому сукну длинными пальцами свободной руки, Жуанита украдкой поглядывала на неподвижную фигуру в кресле.

Джейн Чэттертон полулежала в нем; ее лицо было в тени и оранжевый свет большой лампы позади нее освещал только голову с пышным узлом темных волос. Ее свободное платье было из мягкой синевато-зеленой ткани, отсвечивавшей, как морская вода в тихую погоду, широкие, как у монахини, рукава были стянуты у тонкой кисти.

Она была не особенно высока ростом, но сложена с изумительной пропорциональностью. Яркий, здоровый цвет лица, пурпуровый рот, великолепные карие глаза. «Эта женщина всегда, при любом освещении, во всяком настроении и наряде должна быть одинаково хороша собой», – думала, глядя на нее, Жуанита. С обнаженными плечами в блеске огней в ложе оперы или в купальном костюме на песках Флориды, – она оставалась все той же ослепительной миссис Чэттертон.

Сколько ей могло быть лет? Билли – двадцать один, значит, ей сорок два… или сорок. Анна говорила, что сорок. Светские дамы, ее приятельницы, все эти великолепно одетые, тщательно причесанные женщины, которые заезжали справиться о дне ее приезда, все, как бы по молчаливому уговору, считались сорокалетними, хотя у многих были взрослые, окончившие давно колледж, сыновья.

В Джейн Чэттертон все было совершенство: кожа, волосы, губы, прямые, густые брови, нежные краски лица. Здоровье, ум, смелость довершали впечатление. Жуанита не могла оторвать глаз; во всем облике этой женщины была какая-то сила и решительность, даже сейчас, когда она праздно сидела, любуясь блеском бриллиантов на пальце, отдыхая у огня и только изредка задумчиво поглядывая на игроков.

– Вы уже лучше выглядите, чем утром, – сказал ее супруг в промежутке между двумя ходами. – Как вы себя чувствуете?

– О, отлично. И мне ужасно стыдно, что я всех вас встревожила.

– Да. Я очень волновался… Ваш ход! – последние слова относились к Жуаните.

– А интересно, – миссис Чэттертон наклонилась над плечом Жуаниты и заговорила со своей усталой любезной небрежностью, – интересно, сумела бы я научиться этой игре? Она мне всегда казалась китайской грамотой. Когда это вы успели так хорошо ее изучить, мисс Эспиноза?

Жуанита сама не понимала, почему она дрожит. Для нее в эту минуту весь мир сосредоточился в этой одной комнате и все цели ее жизни – в том, чтобы завоевать симпатию этой женщины.

– Мы играли в нее с матерью, – сказала она, откашливаясь, охрипшим и замирающим голосом. – Моя мать была больна и почти не вставала с кресла. Мы жили одни на старом ранчо в Монтерей и играли каждый вечер.

– Вот как! – отозвалась хозяйка. Она уже вернулась на свое место, и ее склоненное лицо было, как щитом, заслонено поддерживавшими подбородок тонкими пальцами.

– Вы говорили мне, что потеряли ее?

Жуанита не ответила. Она не доверяла своему голосу, как всегда, когда говорила о сеньоре. Она не хотела больше удовлетворять любопытство миссис Чэттертон. Игра продолжалась в молчании. Женщина у камина еще раз обернулась, чтобы посмотреть на Жуаниту, потом приняла прежнюю позу.

Через полчаса, во время которых Джейн не двигалась, словно задремав, ее муж, в восторге от того, что выиграл партию, объявил, что ему надо переодеться в вечерний костюм, и отодвинул стул. Жуанита, убирая карты в ящик, была испугана и обрадована, когда молчавшая миссис Чэттертон неожиданно обратилась к ней.