Но все изменилось. В прошедшие несколько недель они сблизились, и ей стало совсем не весело. Тайна уже тяготила Мерну, язвила ее, как заноза, которую хочется выдернуть. Мерна даже репетировала признание. Несколько раз она входила в кабинет доктора, делала глубокий вдох, собираясь рассказать всё… Но так и не рассказала. Частично потому, что ей было стыдно за то, что она так долго скрывала эту историю. Частично потому, что на самом деле не хотела огорчать доктора. Он играл с ней честно; не отрицал ничего из тех вещей, которыми она приперла его к стенке, или почти ничего. Он старался для ее блага. Зачем теперь его огорчать? Причинять ненужную боль? Эти соображения были продиктованы заботой. Но были и другие. Ей нравилось ощущать себя волшебницей, тайное знание ее возбуждало.

Ее склонность к секретам выразилась совершенно непредсказуемым образом. Она стала проводить вечера со словарем в руках, за написанием стихов, кишащих образами обмана, секретов, столов с откидным верхом и потайных ящиков. Интернет стал идеальным выходом, и Мерна опубликовала множество стихов на сайте singlepoet.[20] com.

Тайна, которую она так и не раскрыла отцу, словно увеличилась в размерах. Мерна как никогда чувствовала присутствие отца. Его худая, согбенная фигура, его медицинские инструменты, его стол со всеми секретами таили в себе особую притягательность, и Мерна попыталась выразить это в стихах.

Мерна не делилась этими стихами с доктором Лэшем. Ей и без того было о чем поговорить на сессиях, и ей казалось, что стихи будут ни к чему. Кроме того, стихи могли бы вызвать вопрос, откуда взялась тема тайны, и ненароком привести к разоблачению насчет кассеты. Иногда Мерна беспокоилась, что ее скрытность вобьет клин между ней и доктором. Но уверяла себя, что справится.

Кроме того, она не нуждалась в том, чтобы доктор Лэш одобрил ее стихи. Она получала достаточную поддержку в другом месте. Сайт singlepoet.com кишел одинокими поэтами мужского пола.

Жизнь била ключом. Мерна больше не засиживалась вечерами на работе. Она неслась домой и открывала электронный почтовый ящик, набитый хвалебными отзывами о ее стихах и ее освежающей прямоте. Похоже, она поторопилась сбросить со счетов сетевые отношения как слишком обезличенные. Может быть, как раз наоборот. Может быть, сетевая дружба истиннее, глубже, так как не зависит от чисто внешних, физических атрибутов человека.

Электронные поклонники, хвалившие стихи Мерны, не забывали приложить ссылки на свои профили и номера телефонов. Самооценка Мерны взмыла к небесам. Мерна читала и перечитывала письма поклонников. Она коллекционировала всё: хвалебные отзывы, анкеты, телефонные номера, информацию. Она смутно помнила, что доктор Лэш упрекал ее за «извлечение информации из банка данных». Но ей нравилось коллекционировать. Она разработала детальную систему показателей для оценки поклонников — потенциал роста доходов, влиятельность в компании, поэтический талант, а также личные характеристики — открытость, щедрость, способность выражать свои чувства. Кое-кто из поклонников уже просил о встрече лицом к лицу — выпить кофе в одном из кафе Кремниевой долины, прогуляться, пообедать, поужинать.

Пока нет — Мерне нужны были дополнительные данные. Но уже скоро.

— Скажите, Хэлстон, почему вы хотите прервать терапию? Кажется, мы только начали. Сколько у нас было сессий — три? — Эрнест Лэш пролистал страницы журнала, куда записывал пациентов. — Правильно. Сегодня — четвертая.

Терпеливо ожидая ответа, Эрнест глядел на серый галстук пациента, разрисованный какими-то инфузориями, на серый жилет с шестью пуговицами. Эрнест пытался вспомнить, когда он последний раз видел пациента в деловом костюме-тройке или галстуке с узором «огурцами».

— Доктор, поймите меня правильно, — ответил Хэлстон. — Дело не в вас; просто много всякого неожиданного навалилось. Мне сложно выкраивать время, чтобы приезжать к вам в середине дня… сложнее, чем я думал… это лишний стресс… парадокс, ведь я и начал к вам ходить, чтобы избавиться от стресса… И деньги, не буду отрицать, тоже играют роль… у меня сейчас не очень хорошо с деньгами. Алименты… три тысячи в месяц… а старший сын осенью начинает учиться в Принстоне… тридцать тысяч в год… ну, сами понимаете. Я думал уже сегодня не приходить, но решил, что надо выдержать приличия, что я вам обязан, что нужно прийти на последнюю сессию.

У Эрнеста из какой-то глубокой мозговой извилины вдруг всплыла поговорка его матери. Эрнест произнес про себя на идиш: «Geh Gesunter heit» («иди в добром здоровье»). Что-то похожее говорят, если человек чихнул. Но мать использовала эту фразу в насмешку, у нее она звучала больше как оскорбление — «уйди с глаз моих и больше не возвращайся», или «даст Бог, я тебя еще не скоро увижу».

Ну что ж, это правда, мысленно признался Эрнест. Я буду не против, если Хэлстон уйдет и больше не вернется. Я никак не могу заинтересоваться этим человеком. Эрнест хорошенько рассмотрел пациента — в три четверти, потому что Хэлстон все время избегал его взгляда. Длинное унылое лицо, грифельно-черная кожа — он с Тринидада, праправнук беглых рабов. Если в Хэлстоне когда и была искорка, она давно уже погасла. Он был весь тусклый — коллекция оттенков серого: седеющие волосы, идеально ухоженная эспаньолка с проседью, глаза цвета кремня, серый костюм, темные носки. И серая, застегнутая на все пуговицы душа. Ни душа, ни тело Хэлстона не озарялись ни единым проблеском цвета или оживления.

Geh Gesunter heit — уйди с глаз моих и больше не возвращайся. Но ведь Эрнесту этого и хотелось? «Последняя сессия,» — сказал Хэлстон. Хм, подумал Эрнест, звучит неплохо. Я ничего не имею против. Эрнест был сильно перегружен, завален работой. Мегэн, его бывшая пациентка, вернулась после перерыва в несколько лет. Две недели назад она пыталась покончить с собой и теперь забирала у Эрнеста огромное количество времени. Чтобы она не причинила себе вреда и не попала в больницу, Эрнесту приходилось встречаться с ней как минимум три раза в неделю.

«Эй, очнись!» — подтолкнул он сам себя. Ты терапевт. Этот человек пришел к тебе за помощью, и у тебя есть перед ним обязательства. Он тебе не очень нравится? Он тебя не забавляет? Он скучный, далекий? Зажатый, как устрица? Отлично; это замечательные данные. Используй их! Если он вызывает такие чувства у тебя, то, скорее всего, и у всех остальных тоже. Вспомни, почему он вообще пришел на терапию — из-за всепроникающего чувства отчуждения.

Очевидно, что Хэлстон страдает из-за диссонанса культур. С девяти лет он жил в Великобритании и лишь недавно приехал в США, в Калифорнию, как менеджер британского банка. Но Эрнест считал, что культурный диссонанс лишь часть проблемы — в этом человеке было что-то страшно далекое, отчужденное.

Ну хорошо, хорошо, сдался Эрнест на собственные уговоры, я не буду говорить «Geh Gesunter heit», даже думать этого не буду. Эрнест вернулся к работе, тщательно подбирая слова, чтобы вовлечь Хэлстона в процесс.