Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Урок 5. Здравый смысл против измены

Шел третий год нашей работы, и я все больше падал духом. Процесс безнадежно буксовал. Айрин так глубоко увязла в депрессии, что я не мог сдвинуть ее с места. Я даже приблизиться к ней не мог; я как-то спросил ее, какое расстояние, по ее мнению, разделяет нас во время сеанса, и она ответила: «Много миль — я вас едва вижу.»

— Айрин, я знаю, мы уже сто раз об этом говорили, но вам необходимо подумать о приеме антидепрессантов. Нужно разобраться и понять, почему вы так решительно этому сопротивляетесь.

— Мы оба знаем, что значит, если я начну принимать лекарства.

— Да?

— Это значит, что вы опускаете руки, отказываетесь от терапии. Я не хочу, чтобы меня подправляли на скорую руку.

— На скорую руку? После трех лет терапии?

— Я хочу сказать, даже если лекарство поможет, это не решение проблемы. Рано или поздно мне все равно придется дальше жить со своей потерей.

Я не мог разубедить ее никакими доводами, но в конце концов она сделала мне одолжение и согласилась принимать антидепрессанты. Результат был тот же, что и при первой попытке, два года назад. Мы перепробовали три препарата, и они оказались не просто бесполезны, но вызывали неприятные побочные эффекты: тяжелую сонливость; страшные, пугающие сны; потерю всякой сексуальности и чувственности; пугающее чувство безразличия ко всему, отчуждения от своей личности и ее потребностей. Когда я предложил Айрин посетить психофармаколога, она наотрез отказалась. Отчаявшись, я поставил ей ультиматум: «Или вы идете к специалисту и следуете его рекомендациям, или я прекращаю с вами работать.»

Айрин, не мигая, уставилась на меня. Как обычно, точная и скупая в своей речи, она не стала напрасно тратить слова и жесты.

— Я подумаю и скажу вам в следующий раз, — ответила она.

Но на следующей встрече она не дала прямого ответа на мой ультиматум. Вместо этого она протянула мне выпуск журнала «Нью Йоркер», открытый на статье Иосифа Бродского «Скорбь и разум».

— Здесь вы найдете ключ к проблемам нашего с вами процесса. А если нет, если чтение вам ничего не даст, я пойду к вашему консультанту.

Пациенты часто просят меня прочитать что-нибудь, с их точки зрения, интересное — какую-нибудь книгу по самопомощи, статью о новой методике лечения или новой теории, литературное произведение, поразившее их сходством сюжета с их собственной жизнью. Не единожды пациенты-писатели приносили мне объемные рукописи со словами: «Прочитайте, и вы многое обо мне узнаете». Но, как правило, оно того не стоит: гораздо быстрее получается, если пациент сообщает мне все нужное устно. Кроме того, пациентам ни к чему мое откровенное мнение — я обычно занимаю слишком грандиозное место у них в сознании и просто не могу себе позволить объективные отзывы. Очевидно, что пациенты ищут другого — моего одобрения и восхищения — а для терапевта гораздо быстрее разобраться с этими потребностями напрямую, чем проводить долгие часы за чтением рукописи. Обычно я под благовидным предлогом отказываю, или в крайнем случае соглашаюсь просмотреть рукопись по диагонали. Я ценю свое личное время, отведенное на чтение, и охраняю его.

Но, начав читать статью, рекомендованную Айрин, я не чувствовал, что это чтение меня обременяет. Я научился глубоко уважать не только вкус, но и ясный ум Айрин, и раз она верит, что в этой статье содержится ключ к выходу из нашего тупика, значит, мое время не будет потрачено даром. Конечно, я бы предпочел непосредственное общение, но я научился воспринимать своеобразную манеру выражения Айрин — косвенную, поэтическую, язык, который она переняла у матери. Отец Айрин преподавал точные науки старшеклассникам в школе на Среднем Западе. Он был был воплощением ясности и рациональности. В отличие от него мать Айрин, художница, выражалась намеками. Айрин научилась узнавать о настроениях матери по косвенным признакам. Например, в дни, когда у матери было хорошее настроение, она могла сказать: «Я, пожалуй, поставлю несколько ирисов в бело-синюю вазу». Каждое утро мать рассаживала кукол Айрин на ее кровати, и этой расстановкой тоже могла выразить свое состояние.

Статья Бродского начиналась с анализа первых двух четверостиший стихотворения Роберта Фроста «Войди!»:

Подошел я к лесу, там дрозд
Пел — да как!
Если в поле был еще сумрак,
В лесу был мрак.
Мрак такой, что пичуге
В нем не суметь
Половчей усесться на ветке,
Хоть может петь.[9]

Я всегда считал, что «Войди!» — незатейливые, милые стишки о природе. Я учил их наизусть в школе и декламировал вслух, катаясь на велосипеде по парку «Дом ветеранов» в Вашингтоне, округ Колумбия. Но Бродский, блестяще разобрав стихотворение — строчка за строчкой, слово за словом — доказал, что у него совсем другой, мрачный смысл. Например, первое четверостишие: есть что-то зловещее в том, что дрозд (поэт, сам автор) приближается к лесу и заглядывает в него, размышляя о царящем внутри мраке. А разве второе четверостишие — просто лиричный набор слов? И в самом деле, что имеет в виду поэт, говоря, что в лесу слишком темно, так что даже «не суметь половчей усесться на ветке, хоть может петь»? Может быть, под пением он подразумевает религиозный обряд — отпевание? Может быть, поэт страдает, потому что уже поздно — он обречен на вечное проклятие? И действительно, следующие четверостишия подтверждают эту гипотезу. Короче говоря, Бродский доказывает и то, что стихотворение действительно мрачное, и то, что Фрост — гораздо более мрачный поэт, чем принято считать.

Я был заворожен. Статья объясняла, почему эти стихи, как и многие другие обманчиво простые творения Фроста, чаровали меня в юности. Но какая тут связь с Айрин? Она обещала, что я найду ключ к нашим терапевтическим проблемам. Я стал читать дальше.

Дальше Бродский обращается к анализу длинного повествовательного стихотворения, мрачной пасторали под названием «Домашние похороны». Действие происходит на лестнице с перилами, в домике фермера, и это — разговор, серия движений, балет с участием фермера и его жены. (Я, конечно, тут же подумал о родителях Айрин, которые жили на ферме на Среднем Западе, и о лестнице с перилами, по которой спустилась Айрин почти тридцать лет назад, чтобы услышать по телефону о смерти Аллена). Стихотворение начинается словами:

Он снизу лестницы ее увидел —
Она из двери вышла наверху
И оглянулась, точно бы на призрак.

Фермер спрашивает: «На что ты там все время смотришь, а?» Жена в ужасе и отказывается отвечать, но позволяет ему подняться наверх, так как уверена: он никогда не увидит то же, что видит она. Фермер поднимается на второй этаж, подходит к окну, выглядывает наружу и понимает, на что смотрела его жена. Он удивлен, что никогда не замечал этого раньше.

Родительское кладбище. Подумать —
Все уместилось целиком в окне.
Оно размером с нашу спальню, да?
Плечистые, приземистые камни,
Гранитных два и мраморный один,
На солнышке стоят под косогором…
Я знаю, знаю: дело не в камнях —
Там детская могилка…
— Нет! Не смей! —

С этими словами жена проскальзывает мимо него, бежит вниз по лестнице, оглядывается «с вызовом и злобой» и направляется к выходу из дома. Удивленный фермер спрашивает: «Что, человеку нельзя уже и о собственном умершем сыне говорить?»

— Тебе — нельзя! — отвечает жена. А может, мужчинам это вообще не дано, добавляет она и начинает искать шляпу.

вернуться

9

Здесь и далее стихи Роберта Фроста приведены в переводе А.Сергеева

29
{"b":"99577","o":1}