— Но вы сказали — и даже несколько раз повторили — что для первой стадии изменений нужна обратная связь.

— Нужно получать и воспринимать обратную связь. Верно. Но за последние несколько часов ты только получала от меня сведения, это больше походило на вечер вопросов и ответов. То есть — я тебе отвечаю, а ты переходишь к следующему вопросу.

— Вместо того, чтобы…?

— Вместо кучи разных вещей. Например, ты могла бы обратиться в себя, переварить сказанное, рассмотреть его, обсудить со мной. Что ты почувствовала, думаешь ли ты, что это правда, глубоко ли это замечание тебя задело, почему, по твоему мнению, я это сказал.

— Ну хорошо. Если честно, я правда удивилась, что вы считаете меня привлекательной. С виду этого не скажешь.

— Я действительно считаю тебя привлекательной. Но здесь, в этом кабинете, я хочу встретиться с тобой на более глубоком уровне — встретить твою суть, твою… как бы глупо это ни звучало… твою душу.

— Может быть, я зря настаиваю, — Мерна чувствовала, что ее словам уже недостает энергии, — но для меня важно быть физически привлекательной, и мне все-таки интересно, как вы меня воспринимаете — какие мои черты вас привлекают, и тот, другой, вопрос, что могло бы случиться, если бы мы встретились не как врач и пациентка, а просто так.

Она меня распинает, мысленно взвыл Эрнест. Сбылся его худший кошмар насчет приема «здесь и сейчас». Он исчерпал все свои возможности. Он всегда боялся, что в один прекрасный день его вот так загонят в угол. Типичный терапевт, конечно, не ответил бы на такой вопрос, а отбил бы его обратно пациенту и разобрал бы все последствия вопроса: «Почему вы меня об этом спрашиваете? Почему именно сейчас? Какие фантазии у вас связаны с этим вопросом? Какой ответ вам хотелось бы от меня услышать?»

Но для Эрнеста этот выход был неприемлем. Вся его терапия строилась на основе искреннего вовлечения, и он не мог теперь бросить этот принцип и вернуться к общепринятому. Делать было нечего, кроме как вцепиться в свою честность и нырнуть в холодный бассейн правды.

— Физически ты для меня очень привлекательна — красивое лицо, восхитительные, блестящие волосы, великолепная фигура…

— Под фигурой вы имеете в виду мои груди? — перебила его Мерна, еле заметно выгнув спину.

— Ну, да, все вместе — твоя осанка, то, что ты такая ухоженная… стройная… всё.

— Иногда мне кажется, что вы пялитесь на мою грудь — ну или во всяком случае на мою блузку. — Мерна вдруг пожалела доктора и добавила: — Как многие мужчины.

— Если и так, я это не сознательно делаю, — сказал Эрнест. Он был слишком смущен, чтобы сделать что должен был, а именно — направить внимание Мерны на пристальное исследование ее чувств по поводу собственной внешности, в том числе грудей. Он попытался выбраться на твердую почву. — Но, как я уже сказал, я действительно считаю тебя привлекательной.

— Значит ли это, что вы бы попытались за мной ухаживать… ну, то есть, в гипотетической ситуации?

— Ну, я уже не ищу пару… я давно не свободен… но если мысленно вернуться в те годы, я думаю, что твоя внешность меня устроила бы. А вот кое-что другое, из того, что мы здесь обсуждали, отпугнуло бы.

— Например?

— Например, то, что происходит здесь и сейчас, Мерна. Послушай меня очень внимательно. Ты собираешь и копишь. Ты накапливаешь информацию, полученную от меня, но ничего не даешь взамен! Я знаю, что ты пытаешься строить со мной отношения по-новому, но все равно я не могу сказать, что ты вовлечена. Я пока не чувствую, что ты воспринимаешь меня как личность — я для тебя что-то вроде банка данных, из которого ты извлекаешь информацию.

— Вы хотите сказать, что я не строю с вами отношения, потому что я ною?

— Нет, я совсем не то сказал. Ну ладно, Мерна, время истекло, и нам пора кончать, но когда ты будешь слушать сегодняшнюю запись, я бы хотел, чтобы ты внимательно прослушала мои последние слова, о том, как ты строишь со мной отношения. Мне кажется, это самое важное из всего, что я тебе когда-либо говорил.

После сессии Мерна, не теряя времени, поставила кассету и выполнила распоряжение Эрнеста. Она начала со слов «я думаю, что твоя внешность меня устроила бы» и стала внимательно слушать.

Мерна поменяла кассеты и снова стала слушать заметки к семинару. Кое-какие фразы задели ее за живое:

Может, доктор Лэш и прав, подумала она. Я ведь на самом деле никогда не думала про него, про его жизнь, про его жизненный опыт. Но это можно изменить. Сегодня. Прямо сейчас, по дороге домой.

Но через минуту-другую она почувствовала, что ее внимание рассеивается. Чтобы сосредоточиться, она использовала хороший прием для обретения умственного равновесия, освоенный ею за несколько лет до того на курсах выходного дня по медитации в Биг Сюр (во всех остальных отношениях это были выброшенные деньги). Частично удерживая внимание на дороге, остальной частью сознания она вообразила метлу, выметающую вон все лишние мысли. Совершив это, она полностью сосредоточилась на своем дыхании, вдохе прохладного воздуха и выдохе чуть потеплевшего в недрах ее легких.

Хорошо. Каша в голове улеглась, и Мерна мысленным взором увидела лицо доктора Лэша — сначала он улыбался и внимательно смотрел на нее, потом нахмурился и отвернулся. За последние несколько недель, с тех самых пор, как Мерна подслушала его диктовку, ее чувства к нему скакали как бешеные. Одно надо сказать в его пользу, подумала она: он упорный. Он, бедный, у меня висит на канатах уже несколько недель. Я его гоняю до пота. Снова и снова швыряю ему в лицо его собственные слова. Но он не сдается. Держится. Не бросает полотенце на ринг. И не юлит — не выворачивается, не пытается врать, как я бы сделала на его месте. Разве самую малость приукрашивает — например, отрицает, что говорил про нытьё. Но, может быть, он просто не хочет меня обидеть.

Мерна очнулась как раз вовремя, чтобы перейти на шоссе 380, и снова без усилий погрузилась в мысли. Интересно, что сейчас делает доктор Лэш? Диктует? Заметки про нашу сегодняшнюю сессию? Складывает их в ящик стола? Или просто сидит у стола, вот в эту самую минуту, и думает про меня. У этого стола. Папин стол. Интересно, папа сейчас обо мне думает? Может быть, он все еще где-то есть, и смотрит на меня. Нет, папа стал прахом. Голый блестящий череп. Кучка праха. И все его мысли обо мне — тоже прах. Даже меньше чем прах — электромагнитные волны, давно затухли без следа. Я знаю, папа, наверное, меня любил — он об этом всем говорил, тете Эйлин, тете Марии, дяде Джо — только мне так и не сказал. Жаль, что я этого так и не услышала.

Мерна съехала с шоссе и остановила машину на площадке обозрения, откуда открывался вид на всю долину, от Сан-Хосе до Сан-Франциско. Посмотрела вверх сквозь лобовое стекло машины. Что за дивный день сегодня. Большое небо. Какие слова к нему подходят? Величественное — простирается — слои облаков. Прозрачные ленты облаков. Нет, светлые. Это лучше. Мне нравится это слово. Светлые — светлые ленты облаков. Или лучше — завеса облаков, подобных флейтам. Ветер взбивает белое масло облаков, что зыблются нежными волнами. Неплохо. Неплохо. Мне нравится.