Роджера Фрая я знал не столь хорошо и все-таки впечатления об этом человеке ярки в моей памяти. Случилось так, что господин Винкворт организовал в Национальной галерее встречу с ним одного известного художника из Китая, на которой мне было позволено присутствовать. Когда мы пришли в галерею, Фрай сидел перед автопортретом Рембрандта и копировал его. Увидев нас, он улыбнулся и пожал нам руки. Китайский художник хорошо знал французский язык, и они стали разговаривать по-французски. Затем Фрай перелистал – страницу за страницей – книгу репродукций работ художника и вдруг остановился на рисунке лошади, воскликнув. «Вот то, что мне правится!» Я оценил, с каким умилением он разглядывал рисунок, потому что и меня он не оставил равнодушным. В этом человеке была какая-то магия: его лицо, жесты притягивали, и я с удовольствием их изучал. Он сказал моему другу лишь несколько слов, большую часть времени мы молчали, но я сразу почувствовал, что между нами без ненужных слов возникло взаимопонимание. То было одно из великих мгновений, память о котором подернута светлой дымкой, ощущением чего-то неразгаданного. Я всегда думал, что истинное понимание не лежит на поверхности и его нельзя объяснить обычными словами, и, как знать, порой лучше просто молчать. Мы смотрели на автопортрет Рембрандта, который копировал Фрай. Он обратил наше внимание на те места, которые, на его взгляд, ему не удались. Я чувствовал благородную силу автопортрета Рембрандта, она ощущалась и в копии. Я всегда любил эту картину. Когда бы я ни приходил в Национальную галерею, я всегда подолгу стоял у автопортрета Рембрандта. Влекло не только высочайшее мастерство художника, но и его несравненная манера живописи, техника светотени. Я ощущал на полотне человека великой непреклонности и глубокой преданности искусству, невзирая на все трудности, которые он должен был преодолеть. Они видны в морщинах и чертах лица. Узнав подробности жизни Рембрандта, я стал лучше понимать, почему меня сразу так тронула эта картина. Перед моими глазами прошло множество портретов в лондонских галереях, но никогда я не испытывал такого волнения. Лицо Роджера Фрая, казалось, ничем не выделялось среди многих других англичан, которых я встретил в Лондоне. Но по мере того, как я смотрел на него, пока он разговаривал с моим другом, стал ощущать его своеобразие. У него было, казалось, обычное лицо с широким лбом, но я обратил внимание на две тяжелые линии под скулами. На них я прочитал трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться, чтобы достойно достичь своей цели. Но самым удивительным были его глаза. В них чувствовалась какая-то особая сила проникновения в то, что он хотел понять. Вот, вероятно, почему он увидел красоту в современном французском искусстве раньше, чем любой другой англичанин. Мне рассказывали, что поначалу мало кто принял его точку зрения. Ныне посетители Национальной галереи и галереи «Тэйт» с интересом смотрят на современные работы во многом благодаря его талантливым критическим статьям. Когда мы прощались с Фраем, он пригласил нас к себе, и вскоре свидание состоялось. Он сразу же стал показывать произведения искусства из его богатой коллекции. Среди них было немало интересных китайских работ. Но в основном французский модерн. Мой китайский художник не был поклонником современной французской живописи, хотя он и изучал искусство в течение нескольких лет в Париже. Поэтому он воздерживался от комментариев. Ваш покорный слуга тоже не проронил ни слова, но по другой причине. Я проникся магической атмосферой этого дома. Для меня он предстал дворцом знаний, красоты и искусства, отражением личности хозяина. Дом – как духовная сущность, а не просто крыша над головой, защищающая от дождя и ветра. Вскоре я снова увидел Фрая в Национальной галерее, где он выполнял все ту же работу. Он поманил меня к себя и с удовлетворением сказал, что нашел наконец тот самый, верный, мазок. Затем была совсем мимолетная встреча в той же галерее. И вдруг читаю в газете извещение о его смерти. Для меня это был шок. До сих пор кажется, что он где-то здесь, в Лондоне, все также приходит в Национальную галерею. Он был одним из великих критиков, писавших об искусстве. И чтобы лучше чувствовать живопись, сам брал в руки кисть. Проникая в мир современного искусства, пытался постигнуть старых мастеров. Разве не говорит об этом его прилежная копия автопортрета Рембрандта? Также он обладал глубокими познаниями в китайском искусстве и многое сделал для знакомства с ним людей Запада. А меня он научил широко смотреть на мир и уметь беспристрастно наслаждаться красотой любого истинного произведения искусства.
Многие мои приятели не могут освободиться от предубеждения против чего-либо. Таков, например, мой знакомый художник, о котором я писал в этой главе. Оценивая вещи, мне кажется, надо шире открывать глаза. Истинное искусство вечно и не зависит от человеческих предрассудков. Роджер Фрай остался с нами навсегда, а кто помнит его многочисленных оппонентов?
О том, что господин Лоуренс Биньен является хранителем произведений китайского искусства в Британском музее и написал несколько книг, в которых рассказал читателям о нашей живописи, я знал еще до поездки в Англию. И вот мне представился случай познакомиться с ним. Два моих соотечественника решили заглянуть в отдел рисунка и графики Британского музея и попросили меня помочь им. Нас направили на цокольный этаж, где уже ожидал господин Биньен. Он произнес всего несколько фраз, но его мягкие задумчивые глаза сразу приковали наше внимание. Мы разворачивали китайские свитки, вешали на стену, снова сворачивали, а он все это время хранил молчание. Когда мы покинули музей, один из моих спутников заметил, что у господина Биньена избыток чисто английской сдержанности и это, очевидно, создает дистанцию между ним и теми, с кем он общается. Меня заинтересовало это замечание, и я подумал: а будет ли господин Биньен более многословным, если визитер, преодолев смущение, попросит его объяснить что-то. Эта встреча случилась пять лет назад, и с тех пор я часто слышал о нем, все называли его самым авторитетным специалистом в китайском искусстве – предмете, к которому я проявляю особый интерес. После той встречи я познакомился со многими собраниями китайского искусства в разных галереях и частных домах и, кажется, понял, что означало его безмолвие, когда он показывал нам экспонаты. Своим молчанием он словно говорил: смотрите без суеты и тогда увидите, к чему разговоры? В своих статьях и лекциях он старался дать читателям и слушателям ясное понимание предмета его исследований, и думаю, нет в Англии человека искуснее его в умении сделать читателя и слушателя зрителем. То, о чем он так талантливо пишет в своих литературных работах, становится ощутимым, зримым, а кое-что читатель может дорисовать в своем воображении. Мы, китайцы, глубоко признательны ему за подвижнический труд по сближению наших народов. Я верю, что прикоснувшись к культуре Другого, мы рано или поздно по-настоящему поймем друг друга. А того, кто первый приложил усилия к этому, будут помнить всегда. Я много раз виделся с господином Биньеном, но наши разговоры никогда не были продолжительными. Я особенно любил наблюдать за ним, когда он читал лекции. Пытался нарисовать его во время лекции на тему «Китайское искусство и буддизм». Я сидел тогда в переполненной аудитории, но казалось, что нахожусь в храме и идет служба. Поэтому изобразил его в одеянии монаха. А задумчивые глаза Биньена заставили меня обратить внимание на самые глубокие аспекты буддизма. Лишь совсем недавно я попросил его подарить мне пять минут, чтобы сделать набросок его портрета, и мы поговорили больше, чем обычно. Я позволил себе заметить, что после выхода на пенсию его жизнь, наверное, стала намного спокойнее. Он возразил: «Ко мне все время приходят люди, просят сделать что-то». После того как я закончил набросок, он показал мне свой автопортрет, который сделал, когда ему было шестнадцать, но при этом заметил, что не умеет рисовать. А я подумал, почему все-таки большинство великих людей куда скромнее многих юнцов. Мой шведский приятель посмотрел мой этюд, сказал, что герой узнаваем с первого взгляда и похож на английского священнослужителя, а мне показалось, что это прежде всего лицо в высшей степени эрудированного человека.
