А почему?
Чтобы разобраться, пойдем по стопам львовского историка Леонида Соколова, подробнейше эту тему изучившего (http://ua.mrezha.ru/valuev.htm), выделив из огромного, крайне громоздкого текста основные, принципиальные тезисы.
«(1) Прежние произведения на малороссийском языке имели в виду лишь образованные классы Южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и те из них, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения (…). В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.
(2) Самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши…
(3) Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков.
(4) Сделать (…) распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуском же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановиться».
Таким образом, совершенно ясно, что, во-первых, цензурные ограничения вызваны совершенно конкретными политическими причинами (польским мятежом и попытками поляков организовать «политическое украинофильство»), во-вторых; поскольку художественную и серьезную научную литературу (даже явно «подрывную», вроде исторической публицистики Костомарова) никто не запрещает, речь идет вовсе не о «запрете на язык», как таковой, тем паче, что, в-третьих, правительство еще не имеет конкретного мнения, как следует относиться к «малороссийскому наречию», которое большинство населения Малороссии отдельным языком не признает. Сакраментальное же «…не было, нет и быть не может…», оказывается, не личное мнение Петра Валуева, а ссылка на мнения того самого «большинство малороссиян». Мнения, безусловно, имевшего место, а не высосанного из пальца, поскольку, как отмечал позже тот же Драгоманов, «…надо сказать, что ни решительной оппозиции, ни даже осуждения правительство не вызвало в среде интеллигенции на Украине», задавая оппонентам убийственный вопрос: «Какой же резон мы имеем кричать, что "зажерна Москва" выгнала наш язык из учреждений, гимназий, университетов и т.п. заведений, в которых народного украинского языка никогда и не было, или которых самих не было на Украине во времена автономии?».
Вразумительного ответа, разумеется, не последовало. Что, по сути, не удивительно: романтики из первого поколения «украинофилов», в сущности, плохо понимали, чего конкретно хотят. Отстаивая свои идеи, сами они как в быту (личный, для публикации не предназначенный «Дневник» Шевченко), так и в научных штудиях (все «крамольные» для того времени труды Костомарова) предпочитали пользоваться классическим русским языком. Так что реакцией на выступление Драгоманова стали гневные обвинения в предательстве, свободные от каких-либо аргументов.
Впрочем, за аргументами дело не стало. Осмысливая уроки очередного поражения, польские эмигранты, осевшие в австрийской Галиции, делали правильные выводы. Уже в 1866 году в программной статье первого номера журнала «Siolo», основанного во Львове бывшим полевым командиром Паулином Свенцицким (Стахурским), озвучено мнение о неприемлемости для «украинцев» (термин впервые применен по отношению к русинам Галиции) теории Духинского, объявляющей их «восточными поляками». А коли так, заключает еще один беглый повстанец, Валериан Калинский, то новая программа-минимум заключается в том, чтобы «путем кропотливых трудов, как исторических, так и литературных», доказать по крайней мере «отдельность русинов-украинцев от москалей» и «необходимость установления государства Украина-Русь, хоть и не части грядущей Польши, но пребывающей в братском с ней единстве». Практически сразу вслед аналогичный материал публикует и солидная «Gazeta Narodowa», сопроводив материал прямым обращением к австрийским властям, предупреждая их об «опасной склонности русинов до Москвы» и призывая создать в Галиции «оборонный вал покоя Австрии — антимосковскую Русь». Судя по всему, призыв был услышан. Не могу сказать, что кайзером или кабинетом, но некоторыми ведомствами, в обязанности которых, в частности, входило учитывать все и планировать на много лет вперед, — безусловно.
Отцы и дети
Русь Прикарпатская, в давние времена именуемая Червонной, оторванная поляками от основных русских земель еще в 14 веке, более шестисот лет считалась отрезанным ломтем, никакого отношения к Малой Руси и ее проблемам не имеющим.
Ни казаков, ни сознающего свой долг духовенства, ни сколько-то влиятельных городских слоев, ни собственной шляхты. Народ, именовавший себя, как и в старину, «русьским» и говоривший на языке, похожем на язык «Слова о полку Игореве», был низведен на положение бесправных рабов, забитых и униженных до такой степени, что даже сколько-то серьезных бунтов за полтысячи лет не наблюдалось. Нищета, невежество, унижение и безнадега. И так — из года в год, из века в век. Кое-что изменилось лишь после 1772 года, когда по итогам первого раздела Польши «Галиция и Лодомирия» оказались в составе Австрии. Не то, чтобы австрийцы были столь уж гуманны, но они, по крайней мере, начали наводить хоть какой-то порядок в духе Века Просвещения, отменяя совсем уж дремучие пережитки. Помещик перестал быть хозяином жизни и смерти своих хлопов, определены самые элементарные права крестьян, превратившихся из рабов в нормальных крепостных. Ряд послаблений получила униатская церковь, низведенная католиками (поскольку здесь, в отличие от Правобережья, она не играла политической роли) на положение золушки, кое-что сделано даже для обучения «русьского» народа. В общем, конечно, сущие пустяки, но местное население, впервые хоть кем-то и хоть как-то защищаемое от беспредела панов, ответило Вене бесконечной признательностью. В 1809-м, когда галицкие поляки подняли против Австрии восстание в поддержку Наполеона, «русьский» народ однозначно встал на сторону «цесаря», чем только мог помогая австрийским войскам. «Быдло» не только с огромным удовольствием ловило, избивало и сдавало властям «взбунтовавшихся панов», не неся за это наказания, наоборот, получая награды от законного императора, но, если приходилось, и шло за «цесаря Франтишка» на смерть. Такая лояльность по правилам Австрии, умевшей балансировать на противоречиях подвластных этносов, заслуживала поощрения. После разгрома Наполеона последовала очередная, на сей раз продуманная волна льгот и поблажек. Барщину уменьшили вдвое, с шести до трех дней в неделю, что еще больше подняло популярность властей, а в Перемышле было открыто специальное учебное заведение для подготовки учителей и священников, причем обязательными языками обучения были немецкий и «русьский», но не польский.
В итоге впервые за много столетий у народа, темного и забитого, появилось нечто вроде собственной интеллигенции и хоть какая-то социальная перспектива. Так что, когда весной 1846 года поляки Галиции затеяли очередное восстание, ситуация 1809-го повторилась в полном объеме. Даже еще пикантнее, поскольку паны, нуждаясь в добровольцах, задолго до мятежа вели разъяснительную работу, убеждая хлопов в том, что в возрожденной Речи Посполитой им будет не просто хорошо, а вообще замечательно. И земля, и воля, и все прочие радости жизни. Крестьяне слушали и кивали. А когда сигнал к восстанию был дан, взявшись за оружие, вместо борьбы за Великую Польшу, принялись истреблять самих же поляков. Причем с изысками, описывать которые я не хочу, как не хотел смаковать эксцессы Колиивщины (скажу лишь, что добрых панов, в отличие от злых, пилили быстро, сразу надвое, еще и сочувственно подбадривая). Вновь действуя по стихийно выработанной 37 лет назад формуле отрицания отрицания, «если паны против Цесаря, то мы за». На поляков «Галицийская резня» произвела столь сильное впечатление, что спустя два года, когда революции на диво одновременно охватили всю Европу, задев даже дрессированную «прусскую» Польшу, в Австрии они сидели тихо как мышки.