А теперь вопрос вопросов. Все описанное произошло более чем за год до рокового 25 октября 1708-го. Так почему же Иван Степанович все-таки до самого конца не реализовал свое право на rokosz, в незыблемости которого, безусловно, не сомневался? Почему не заключил, хотя бы тайно, договор с Польшей, меняя, опять же в строгих рамках jus resistendi, суверена? Почему ждал? Почему, себе же в убыток, не чистил военную верхушку, избавляясь от ненадежных? Да потому, скорее всего, что не хотел. А не хотел потому что не верил. Не верил в Польшу, зная ее вдоль и поперек и понимая, что проку не будет, потому что Речь Посполита, когда-то служившая образцом «Эуропы» (во всяком случае, в сравнении с Москвой), в начале 18 века превратилась в посмешище. Не верил в союз с «еретиками»-шведами, для которых что католики, что православные были всего лишь язычниками, подлежащими (как и показало ближайшее будущее) огню и мечу. К тому же после битвы при Лесной непобедимость шведов для человека понимающего уже не была безусловной категорией, а Карл успел зарекомендовать себя как отличный тактик, но никудышный стратег. Не верил собственной старшине, после создания «бунчукового товарищества» получившей от старого гетмана все, чего хотела и уже не слишком в нем нуждающейся, зато люто ненавидевшей поляков за то, что те никогда не признают её равными себе, и шведов, у которых нет крепостных. Не верил казачеству, чьи права сам же уничтожил, сделав «лыцарей» собственностью «бунчуковых». Не верил (и правильно делал) «быдлу», которое его ненавидело и которое он сам слишком презирал, чтобы заигрывать. Да, собственно, скорее всего, не верил в саму возможность создать под боком у России некую «вторую православную Русь». За полной ненадобностью ее кому-либо, кроме казачьей элиты, чье время давно истекло, способной стать (в лучшем случае) клоном Речи Посполитой, подобно Древнему Риму, как сказал он в беседе с французским послом Жаном Балюзом, идущей к гибели. А учитывая специфику человеческого фактора, даже не клоном, а злым шаржем.

Трезвый логик, Мазепа отчетливо сознавал все это, и, как бы ни было обидно за все сделанное, тянул до последнего момента. Он, правда, не верил и Петру, слишком явно готовому отправить его на почетную пенсию. Но, старый человек (история с Мотрей явно сильно подкосила гетмана, до сих пор никаких жалоб на «подагру и хирагру» в его переписке не появлялось), скорее всего, готов был принять неизбежное и провести недолгий остаток жизни в покое, которого, в сущности, никогда не знал. Но от Ивана Степановича, него, хотя, возможно, сам он об этом и не догадывался, уже мало что зависело. Верхушка Гетманщины, истерически боясь за свои поместья, ждала уже только одного: чьи войска раньше окажутся поблизости. И когда стало ясно, что русские только стягивают силы и еще неизвестно, куда пойдут, а Карл нагрянет вот-вот, тэрпець урвався. Нарисованная Костомаровым картина совещания в Борзне, если читать внимательно, потрясает. На Мазепу давят беспощадно, выжимая из него согласие с уже принятым за него решением. Истерический крик: «Вот возьму сейчас Орлика, да и уеду к государю!», говорит о многом. В том числе и о том, скольким из присутствующих мог доверять гетман. Но он — фигура знаковая, без него все прочие собравшиеся для Карла — ничто, и потому уехать ему никто не даст. Не знаю, как все происходило, что конкретно говорили старику и чем (почему нет?) грозили, но сразу после совещания Быстрицкий, свояк гетмана, убывает к шведам. Теперь дороги назад не было.

Казалось бы, странно. Иван Мазепа не зазывал на русские земли врага и не казнил пленных, как Выговский. Не подставлял московские армии под удар из засады, как Юрась. Не опустошал край, продавая сотни тысяч православных в гаремы и на галеры, как Дорошенко. Не резал беззащитных москалей, как Брюховецкий. Не провоцировал междоусобиц, как Суховий, и не подводил под «вышку» защитников православия, как Тетеря. Однако не кого-то из них, а именно Мазепу обвинили во всех смертных грехах, предали гражданской казни и церковной анафеме. Только его имя стало нарицательным в устах поколений. Притом, что среди уехавших вместе с ним были куда более лютые ненавистники всего «москальского». Что отнюдь не помешало им, в том числе и многим участникам совещания в Борзне, сообразив за несколько дней, куда ветер дует, кинуться прочь, попросить у царя пощады, получить её и даже сделать карьеру, вплоть, как лютый «москалефоб» Апостол, до гетманской булавы. Прощение не светило только Мазепе. Даже на его предложение искупить вину, захватив в плен Карла, Петр, некоторое время поразмыслив, отвечать не стал. И вновь — с точки зрения высокой политики — был абсолютно прав. Помилованный гетман исчерпал свой ресурс, жить ему оставалось недолго, и пользы от него уже не предвиделось. Зато, в отличие от вусмерть перепуганной мелочи, будучи фигурой по-настоящему знаковой, более чем подходил для публичного шоу. Государство достаточно окрепло. Терпеть и дальше причудливую смесь дворовых склок, полумертвых средневековых традиций и криминальных понятий, пышно именуемых «вольностями», оно не считало ни нужным, ни возможным. Необходим был показательный пример. Символ, сокрушение которого раз и навсегда расставит все по полочкам даже для тупых. Не скрою, мне жаль, что волей обстоятельств таким символом оказался именно Иван Степанович Мазепа.

Гибельность поступка Мазепе стала очевидна практически сразу. Большая часть казаков от него бежала, основная часть старшины с ним не пошла, а кто пошел, том числе и такие заклятые враги москалей, как Апостол и Галаган, вскоре вернулись к Петру с повинной и были прощены. Казацкие полки подтвердили верность царю, на помощь же к Мазепе, по иронии судьбы, пришли запорожцы, которых он всегда ненавидел, как криминалов, не приемлющих никакую власть. К тому же ненавистный конкурент Меншиков взял Батурин с его казной, продовольственными складами и арсеналами. К слову. Если кому-то охота узнать мое мнение насчет «Батуринской резни», пусть вставит это словосочетание в любую искалку, найдет там что-нибудь не оранжевое и прочтет, не обращая внимания на идеологию. Факты говорят сами за себя. «Резни» не было. Лично для меня в этом смысле достаточно всего четырех соображений. Какие «плоты с распятыми», если на реке стоял лед? Какое «поголовное уничтожение», если уже через месяц городовой атаман просит денег на обустройство погорельцам? Какое «отчаянное» сопротивление, если хорошо укрепленная столица Гетманщины была взята за два часа, в то время как крохотный Веприк сражался несколько дней, уложив более 2 тысяч шведов, а под Полтавой викинги вообще застряли на два месяца, и так и не взяли, несмотря на 20 штурмов? Какой, наконец, «патриотизм», если казацкая часть гарнизона не просто сложила оружие, но и помогла русским войскам, а бились до конца только польско-немецкие наемники Чечеля и Кенигсека? Да, бились славно, но это, в конце концов, была их работа, за которую они получали деньги. Опять же и «зверства варваров» расписывала в основном французская пресса, союзная Карлу; газеты нейтральных Англии и Голландии информировали читателей в куда менее жутких красках.

В общем, и ужасы Батурина, и кошмары Лебедина, скорее всего, чистый пиар, причем листовки эти, думается, не Мазепой писались — уж больно не соответствует их надрывно-возвышенный настрой сухому, иронично-рассудительному тону писем, написанных гетманом. Да и глупостей типа «вот придет Петр и всех казаков на Волгу угонит» Иван Степанович писать бы не стал. В любом случае, информационная война была проиграна вчистую. Гетманские листовки врали и пугали, а Петр прощал и миловал, более того, на следующий же день после измены гетмана отменил незаконные налоги, введенные Мазепой, как говорилось в универсале, «ради обогащения своего». К тому же, наступая, шведские солдаты жгли и убивали. Те самые шведские солдаты, которые при осаде Копенгагена вели себя так учтиво, а платили за припасы так щедро, что датские крестьяне сами свозили продовольствие в их лагерь, посадив на голодный паек собственную столицу. Это означало только одно: там, в Дании, были люди. В Саксонии — тоже. И даже в Польше. Но не здесь, в краю дикарей, по отношению к которым можно все. Население края видело. Население края знало о судьбе, постигшей Зеньков, Опошню, Лебедин и Коломак. И делало выводы. Однако хватит об этом…