Честно: ничего не понимаю...

Довоенные связи с Крымом? Да, было. На местном уровне, насчет пастбищ и купеческих караванов. Без каких-то умыслов на измену, что подтвердилось задолго до войны, в ходе весьма тщательного расследования придирчивого следствия по доносу полкового старшины Петра Савицкого, а после войны, где Калнишевский проявил себя очень и очень хорошо, вообще быльем поросло.

Связи с гайдамаками? Полноте. Он их давил, как мог, за что его «серома» в том же 1768-м чуть не убила. Хотя, конечно, знал и Зализняка, и Семена Гаркушу, приведшего на помощь Зализняку конный отряд. Но Зализняк задолго до Колиивщины ушел в монастырь на послушание, выбыв тем самым из войска, а Гаркуша пошел на Правобережье своей несмотря на все запреты, поскольку имел большой личный зуб на поляков; к тому же на российской стороне он гулял, да и бил конфедератов — врагов России. Да и стало известно об этом позже, в 1784-м, когда экс-кошевой уже почти 10 лет грел нары.

Причастность к Пугачевщине? Отпадает. Именно Калнишевский, и царице это было известно, проявив чудеса изворотливости, сделал все для того, чтобы «серома», уже готовая поддержать «анператора», осталась в своих куренях.

Контакты с беглыми запорожцами, как предполагает добросовестный, хотя и правоверно оранжевый исследователь Д. Кулиняк? Опять отпадает. 85 лет — не пик политической активности, да и не те отношения были у Калнишевского с «голотой» (а ведь бежала даже не «серома», а именно «голота»), чтобы иметь с ней какие-то контакты.

«Месть казачеству за бегство», согласно мнению еще более оранжевого историка Д. Харько? Вообще чушь. Во-первых, «голоте» на судьбу кошевого, которого она дважды свергала, было глубоко плевать, во-вторых, немногим «старым», ударившимся в бега не мстить следовало, а рассылать увещевания за подписью того же Калнишевского, а в-третьих, чего стоит месть, о которой никому ничего аж 25 лет неизвестно?

Личная ненависть кого-то из власть имущих? Об этом нет никаких сведений и даже хотя бы предположительных мотивов. К тому же, если даже кто-то из трех «железных масок» и попал под такую раздачу, при чем тут двое остальных? А ежели некий серьезный дядя ненавидел запорожцев как явление, почему репрессировали только троих?

Земельный вопрос, наконец? Увы, тоже не складывается. Безусловно, Петр Иванович был очень богатым человеком, но не настолько богатым, чтобы государство его раскулачивало как Людовик XIV бедолагу Фуке. Тем паче, что на имения и сбережения экс-кошевого после его исчезновения никто и не думал посягать, все законнейшим образом перешло к наследникам. А громадные «войсковые» земли ему не принадлежали, да и войско юридически не имело на них никаких прав.

А если так, то вновь: почему?

И почему даже Павел, выворачивавший наизнанку инициативы матушки, освобождавший и миловавший заключенных ею от Радищева до Костюшко, в случае с Калнишевским изменил своему правилу и даже не подумал хотя бы смягчить режим старика?

Неведомо.

Единственный, очень зыбкий намек на какой-то просвет появляется, на мой взгляд, если вспомнить исключение, о котом было сказано выше. Единственный случай в России 18-19 веков, полностью адекватный «казусу Калнишевского». Семья Пугачева. Неграмотная баба с двумя девчонками-подростками и мальчик Трофим. Брошенные шебутным отцом лет за восемь до событий. Ни на что не претендующие. Короче говоря, не княжны Таракановы. Но при этом — без всяких видимых причин — строжайшее, на всю оставшуюся жизнь заключение в самой «режимной» тюрьме Империи. Тут уж, в отличие от Петра Ивановича, ни о землях, ни о контактах с зарубежьем, ни о татарах-гайдамаках речи вообще нет. Как и о мести. Месть непонятно кому и неизвестно за что — совершенно не в стиле холодной, рассудочной, предельно логично мыслящей и отнюдь не чуждой гуманизма Екатерины. По-моему остается лишь одно: несчастным просто раз и навсегда заткнули рот. Чтобы никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не смогли по глупости брякнуть единственное, что теоретически могли знать: что «анператор», не признавший в казанском остроге свою семью, вовсе не их беглый батяня. Иных вариантов я, как ни напрягаю фантазию, измыслить не могу. Как и ответа на вопрос: что же все-таки такое запредельное знал последний кошевой Запорожской Сечи, «великий грешник» Петр Иванович Калнишевский?

Покой, сытость и избыток времени предрасполагают к философствованиям. Среди старосветских помещиков Малой Руси было немало людей образованных, склонных после плотного ужина помечтать и порассуждать о старых добрых временах, когда все было не так, как нынче. То есть, нынче, конечно, классно, тепло, светло и мухи не кусают, но ведь раньше мы были ого-го, а сейчас кто?

Скорее всего, кто-то из этих «скучающих» и накропал на досуге помянутую выше «Историю Русов», появившийся в начале 19 века анонимный апокриф. По форме сие произведение не пойми что, то ли летопись, то ли сборник легенд, по сути же, как метко оценил историк Илья Борщак, «политический трактат, облеченный в историческую форму». Или, если без экивоков, политический памфлет на тему «Ой, какие мы были крутые и славные». Красота и сочность слога сего произведения несомненны, в отличие, увы, от научной достоверности. Нынешние мифологи, правда, с этим не согласны, они полагают книжицу не просто достоверной, но даже  «катехизисом, Кораном и Евангелием украинства» (http://www.day.kiev.ua/38562/), однако исследователи 19 века, в том числе стоявшие на жестко «украинофильских» позициях, полагали иначе. В частности, Николай Костомаров, посвятивший изучению истории Украины всю жизнь и свято веривший в подлинность «источника», на склоне лет с очевидной грустью сделал окончательный вывод, признав, что в «Истории Русов» «много неверности и потому она, в оное время переписываясь много раз и переходя из рук в руки по разным спискам, производила вредное в научном отношении влияние, потому что распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии». Впрочем, мифологам Костомаров, ежели что, не указ.

Как бы то ни было, «История Руссов» запрещена не была и обильно расходилась в списках, в том числе и в Петербурге. Собственно, элита Империи «малороссийской» темой интересовалась давно. Она ведь и состояла едва ли не наполовину из выходцев оттуда, не вполне порвавших с родными корнями, а кроме того, это было (хуторки в степи!.. черные брови, карие очи!.. чому я не сокил!..) очень свежо и романтично, с одной стороны, безусловно, свое, но с другой как бы и не совсем, и каждый из интересовавшихся видел в ней ровно то, что хотел видеть. Кого-то привлекали «думы» Рылеева, где донельзя облагороженные Наливайко и Войнаровский в лучших традициях якобинцев высокопарно рассуждали о свободе и добродетели, кто-то зачитывался пушкинской «Полтавой», наслаждаясь изысканной смесью коварства, любви и воинских подвигов, еще кто-то просто и без затей хохотал, листая «Энеиду» Котляревского. Однако самый мощный толчок процессу дал, на мой взгляд, никто иной, как Николай Васильевич Гоголь, по большому счету, основатель русской «поп-культуры», в частности, таких жанров, как фэнтези, horror и пиратский роман. Нет, конечно, стихи — это прекрасно, и Пушкин с Лермонтовым гении, но любовь к поэзии присуща не всем. Да и серьезная проза, в том числе военная, не говоря уж о «бытовой», хороша под настроение. А вот Гоголь с его колдунами, ведьмами, виями и флибустьерами, щеголяющими в шароварах шириной с Черное море, — совсем иное дело. Это для всех. И интерес к Малороссии вспыхивает степным пожаром, как нынче (спасибо профессору Толкиену) интерес к кельтам, бывших, между нами, всего лишь крашенными лохматыми дикарями.

Масла в огонь добавляет и явление высшему обществу Шевченко. Его, правда, не совсем понимают. Скажем, знаменитое «Кохайтеся, чорнобривi, Та не з москалями, Бо москалi — чужi люде, Роблять лихо з вами. Москаль любить жартуючи, Жартуючи кине; Пiде в свою Московщину, А дiвчина гинее…». Тут же не про этнического «москаля» речь идет, а про солдата (так называли служивых на Малой Руси — помните известную пьесу «Москаль-чаривнык»?). То бишь, не водись, девочка, с солдатом, он нынче здесь, завтра там, поматросит и бросит. Но высший свет рукоплещет не этой нехитрой народной мудрости, высший свет, как и положено высшему свету, свободомыслящий, в восторге от усатой диковинки, которая, хоть и из низов, а, вишь ты, умеет писать и рисовать. Точно так же в тех же салонах примут спустя 70 лет еще одного «народного пророка», Григория Новых. К тому же приятно щекочет нервы некое чувство вины, очень похожее на то, что ныне заставляет американских либералов заискивать перед потомками черных рабов. На мой взгляд, между прочим, сам Шевченко все это понимал. Он был хотя и дремуч (воспевал эпоху «Коли були ми козаками», совершенно не зная ни что казаками были далеко не все, ни что из себя представляли эти самые казаки), но далеко не глуп, и прекрасно понимал, что все эти столичные паны видят в нем не человека, а забавную диковинку. Отсюда в его виршах и злоба, понемногу переходящая в лютую ненависть, которая пока еще не ко двору, но спустя лет тридцать будет востребована, хотя сам Тарас Григорович об этом не знал, а на уровне рассудка, возможно, даже и не думал. Во всяком случае, все, что считал серьезным (и прозу, и дневники, и даже письма) писал по-русски. Оставляя «экзотику» на те случаи, когда, подобно Верке Сердючке, надлежало демонстрировать «имидж».