Ален поднес обе записки к свету.

— Невероятно, — пробормотал он. — Кажется, они в самом деле написаны одним человеком. — Он опустил руки. — Но что это значит?

— Это же очевидно, — нетерпеливо ответил Иеремия. — Тот, кто пытался тогда убить вас, и есть убийца Дина.

— Но кому понадобилось убивать трех судей, королевского адвоката, цирюльника и торговца? Где здесь связь? — задал Ален самый главный вопрос.

— Если бы я знал! — вздохнул Иеремия.

— Я еще понимаю, что у судей могут быть недоброжелатели, — продолжал Ален. — Сэр Джон, когда был лорд-мэром, тоже нажил себе немало врагов…

Иеремия вздрогнул и повернулся к другу:

— Пресвятая Дева, я был слеп. Как я мог не обратить на это внимание?

Цирюльник, ничего не понимая, уставился на него, но не осмелился прервать ход его мысли.

— Ален, ведь инспектор морга давал вам тогда поручения? — без перехода спросил Иеремия.

— Когда?

— Когда Дин был лорд-мэром.

— Да.

— И вас вызывали на судебные заседания в качестве свидетеля короны?

— Да, и нередко. Но что вы хотите этим сказать?

— Теперь я знаю, что стоит за убийствами. Мне только нужно проверить несколько дел. Я иду к судье Трелонею. Может быть, он уже вернулся.

Вернувшись и узнав, что его уже несколько часов дожидается доктор Фоконе, сэр Орландо несколько минут колебался. Впервые он не был рад священнику. Но долг дружбы возобладал, и он прошел в кабинет, где сидел Иеремия. Глаза священника возбужденно, почти лихорадочно сверкали.

— Патер, я понимаю ваше огорчение приговором, но… — смущенно начал Трелоней, но замолк, увидев, как священник, слоено юноша, вскочил со стула и подбежал к нему.

— Милорд, прошу вас, взгляните на это.

Изумленный сэр Орландо взял обе записки, рассмотрел их и сосредоточенно наморщил лоб.

— Откуда это у вас? — спросил он, указывая на вторую записку.

— Из кабинета сэра Джона Дина.

Глаза Трелонея расширились.

— А как вы туда попали? Вы ведь не… Нет, не отвечайте, я ничего не хочу знать. Вы совсем утратили рассудок? — Судья не сразу успокоился. Затем он в полном изнеможении опустился на стул. — Боже мой, я совершил ужасную ошибку. Вы оказались правы. Был третий человек. Ваш ирландец действительно невиновен.

Иеремия не дал ему времени привыкнуть к этой мысли.

— Сэр, теперь я знаю, как разоблачить убийцу, — уверенно сказал он. — Но для этого вы должны обеспечить мне доступ к делам того года, когда Дин был лорд-мэром, и сегодня же.

— Как вы себе это представляете? Сегодня день Господа. Ни один писец не пошевелит пальцем.

— Но это необходимо! — настаивал Иеремия. — Мистер Мак-Матуна завтра рано утром будет повешен. Нам нельзя терять ни минуты.

— Конечно, простите меня, патер. Сколько сейчас времени? Шесть часов? Я велю заложить карету.

Судебный писец, у которого хранились протоколы судебных заседаний Олд-Бейли, действительно не особенно обрадовался, когда нарушили его воскресный покой. Ворча, он все-таки впустил судью и его спутника и даже милостиво принес им свечу.

— Сколько вам понадобится времени? — неприветливо пробурчал чиновник.

— Боюсь, в худшем случае вся ночь, — вежливо, но твердо ответил Трелоней.

Когда писец, бормоча себе что-то под нос, удалился, сэр Орландо и Иеремия принялись за дела.

— Что мы ищем? — спросил судья.

— Все процессы, в которых принимали участие вы, лорд верховный судья Фостер, сэр Томас Пеккем, сэр Майкл Роджерс, сэр Джон Дин и мастер Риджуэй. Я думаю, убийца хочет отомстить за несправедливость, в которой обвиняет всех вас.

Несколько часов они просматривали толстую стопку судебных протоколов и обвинительных заключений. На улице сгущались сумерки, и искатели теснее прижались друг к другу, склонившись над единственной свечой. Сэр Орландо откинулся чтобы протереть воспаленные глаза, как вдруг раздался возглас иезуита:

— Эврика! Вот оно.

— Что?

— Смотрите, милорд. Как все просто. Мы должны были понять это намного раньше. Вы помните случай, о котором рассказывали мне, когда просили о помощи?

— Изнасилованная и избитая девушка, умершая от нанесенных повреждений. Подозреваемый был последним, с кем ее видели вместе. Присяжные сочли его виновным, и его повесили. Но, как выяснилось позже, он оказался непричастен к преступлению. Я и по сей день испытываю глубокое чувство вины, поскольку ничего не сделал, чтобы помешать казни.

— Вы говорили, все виноваты в этом юридическом убийстве. Мне кажется, наш убийца того же мнения. И хочет, чтобы вы за это заплатили.

Трелоней прочитал список судей, участвовавших в том процессе.

— Я помню, председательствовал сэр Роберт Фостер. Сэр Джон Дин также находился среди судей в качестве лорд-мэра. Сэр Майкл Роджерс, как королевский прокурор, представлял обвинение, что иногда случается, когда процесс привлекает общественное внимание.

— А мастер Риджуэй давал показания по поручению инспектора, — добавил Иеремия. — Его описание тяжких повреждений, нанесенных девушке, произвело на присяжных сильное впечатление, и они сочли обвиняемого виновным, хотя против него не было неопровержимых улик. Поэтому решили отомстить и Алену.

— Это единственный случай, который может нас заинтересовать, или искать дальше?

— Не обязательно. Вы помните последние слова вашего слуги Уокера, отравленного убийцей, когда тот отказался стать его сообщником? Перед смертью он хотел сообщить вам что-то, что навело бы вас на след преступника. Он произнес имя, что-то вроде Джеффри.

— А невинно осужденного звали Джеффри Эдвардс! — воскликнул сэр Орландо и ударил кулаком по столу.

— Именно так! Теперь у нас есть мотив.

— Но пока нет убийцы.

— Это родственник или друг Эдвардса. Надо искать. Немного времени, и мы его поймаем.

Трелоней посмотрел в окно, за которым сгустилась глубокая ночь.

— Сегодня слишком поздно идти к королю. Нужно подождать до утра. Поедемте ко мне, патер, и с утра пораньше без промедления отправимся в Уайтхолл.

Уже несколько часов Бреандан стоял у окна камеры, схватившись руками за черную решетку, и не отрываясь смотрел в светлую голубизну безоблачного неба. Стало тепло и сухо, и там, где солнце сильно прогрело землю, воздух дрожал, как над пламенем. Сквозь прутья можно было просунуть руку. Бреандан вытянул правую руку и попытался ухватить легкий ветерок, плывущий по улице, не проникая в запертое помещение. Уже три недели сидя взаперти за непроницаемыми стенами Ньюгейта, он очень тосковал по свежему воздуху, солнцу, небу. Бреандан большую часть своей жизни не знал крыши над головой и теперь невыразимо страдал. Его то и дело охватывало мучительное беспокойство, тело протестовало против вынужденного бездействия, и он двигался, двигался, пока хватало сил. Повинуясь животному инстинкту, он обшарил каждый дюйм камеры в поисках лаза, особое внимание уделив открытому камину, такому широкому, что там спокойно мог встать взрослый человек. Может быть, ему удастся пробраться через дымоход на крышу. А оттуда проще простого перепрыгнуть на крышу соседнего дома и дать тягу. Единственным препятствием были два прута, вделанные на некоторой высоте так близко друг к другу, что между ними не мог бы пролезть и ребенок. Но здание было древним, и известковый раствор в этом месте мог рассохнуться. Всю вторую половину дня Бреандан звеном своих цепей выскребал раствор вокруг прута в дымоходе, пытаясь ослабить и вытащить его. Но в конце концов ему пришлось отказаться от заведомо бесперспективной затеи. Очевидно, он был не первым, так как раствор вокруг прута явно недавно подновили и без настоящего инструмента его было не поддеть. Сильно устав, с поцарапанными руками, локтями и коленями, Бреандан опустился на кровать и закрыл глаза. Он сдался. Ему ничего не оставалось, как ждать следующего утра, когда он в последний раз выйдет из тюрьмы. Либо его помилуют, либо повесят.