Судья Королевской скамьи сэр Орландо Трелоней сожалел о том, что Англия в этом отношении отстала. Невозможно даже представить себе, сколько одних только отравлений не было раскрыто по данной причине. Сейчас же Трелоней был лично заинтересован в тщательном расследовании, так как на столе лежал не просто труп, а тело его друга и коллеги барона Томаса Пеккема, судьи Суда казначейства.

— Можете начинать, — сказал сэр Орландо, бросив шляпу и плащ на табурет.

Он поймал на себе нерешительный взгляд Алена Риджуэя. Цирюльник уже давно знал судью и понимал, какие тяжелые времена тот переживает. Всего несколько недель назад, после выкидыша, скончалась супруга судьи, не оставив ему детей. За пятнадцать лет брака они похоронили нескольких слабеньких младенцев, и теперь сэр Орландо остался с племянницей, сварливой старой девой, давно и безуспешно пытаясь выдать ее замуж. Вопреки желанию Трелонея она вела все хозяйство.

Весть о смерти Пеккема еще сильнее поразила сэра Орландо в его горе. Неделю назад у барона начались колики, и он обратился к врачу. Скоро ему стало легче, но как-то утром случился сильнейший приступ, и вечером того же дня он умер в страшных мучениях. Внезапность смерти показалась его жене странной, и она обратилась к Трелонею за советом, полагая, что врач дал мужу неправильное лекарство. Судья информировал инспектора, который, надо сказать, сомневался в целесообразности вскрытия. Но Трелоней твердо решил довести дело до конца и сам пришел на вскрытие, пусть даже ни он, ни инспектор, ни цирюльник не знали толком, что следует искать.

Сэр Орландо заставил себя посмотреть в безжизненное лицо, как будто вылепленное из воска. Смерть изменила его до неузнаваемости. Механически он перевел взгляд на Алена Риджуэя, внимательно осматривавшего кожный покров. Трелоней знал его как даровитого цирюльника, преданного своей профессии, но явно страдавшего недостатком познаний в медицине: против большинства болезней он был бессилен.

Как завороженный, сэр Орландо смотрел на профиль Алена Риджуэя, его прямой нос и узкие губы, только чтобы не видеть тела барона. Черные как смоль блестящие волосы, где только на висках проглядывала седина, доходили цирюльнику до плеч, на подбородке и щеках, резко контрастируя с белой кожей, темнела щетина. Риджуэй дотошно рассматривал тело со всех сторон, стараясь не пропустить ни одной детали. Единственное, что бросилось ему в глаза, — сведенные пальцы ног и рук Пеккема. Очевидно, тот умер в болезненных конвульсиях.

Трелоней глубоко вздохнул. И снова на него упал тревожный взгляд свинцово-серых глаз Алена. И снова судья упрямо мотнул головой, как ребенок, который вопреки всякому здравому смыслу хочет доказать, что он не трус.

Ален, держа в тонкой руке нож, неодобрительно покачал головой и склонился над телом. Острием он сделал надрез на животе. Затем просунул два пальца в образовавшееся отверстие и отделил внутренности, чтобы не повредить их. Разрез разошелся, и под кожей стал виден желтый слой жира. Последовал второй горизонтальный надрез, так что получился крест.

Цирюльник по очереди вынул селезенку, почки, двенадцатиперстную кишку и желудок и надрезал каждый орган. В желудке находились темно-серые остатки пищи, стенки были сильно воспалены. Затем Ален вскрыл гортань и пищевод, тоже оказавшиеся красными. Врач и цирюльники пришли к единодушному мнению, что барон умер от ядовитого вещества, но не могли сказать, от какого. Перед тем как вложить органы обратно в тело и зашить его, Ален взял на пробу содержимое желудка.

Трелоней молча наблюдал за происходящим и не вмешивался в разговор. Под длинным светлым париком его лицо побледнело, как у мертвеца.

Ален невольно спрашивал себя, почему судья решился присутствовать на вскрытии друга, хотя это не входило в его обязанности. Но сэр Орландо был известен своей добросовестностью: он предпочитал разбираться во всем сам, не полагаясь на мнение других. Трелоней относился к людям, имеющим твердые принципы и сохраняющим им верность и в трудные времена. Его отец, лендлорд из Корнуолла, определил сына в школу Святого Павла в Лондоне, а затем в колледж Эммануила в Кембридже. Потом будущий судья изучал юриспруденцию в «Иннер темпле», однако гражданская война между королем и парламентом довольно быстро положила конец адвокатской карьере Трелонея. Два года он служил офицером в королевских войсках, был взят в плен и какое-то время провел в Тауэре. После казни короля Карла I к власти пришел Оливер Кромвель, учредивший в Англии республиканское правление. Будучи монархистом, Трелоней не мог признать его правительство законным и стал скромным юридическим советником без постоянного места службы. После реставрации монархии в 1660 году новый король, Карл II, вознаградил его верность, предложив Трелонею и нескольким другим юристам выступить обвинителями на процессе над убийцами короля. Трелоней стал судьей Королевской скамьи и был посвящен в рыцари, С тех пор слава о нем как о неподкупном судье, небезразличном к судьбе обвиняемых, — редкость по тем временам! — распространилась не только в Лондоне. И за это Ален глубоко уважал его.

Когда сэр Орландо Трелоней пробирался домой по неосвещенным улочкам Сент-Климент-Дейнса, уже стемнело. Моросил дождь, мелкие капли неприятно падали на лицо. Трелоней пониже натянул шляпу на лоб и поплотнее закутался в плащ. Какое-то время он шел, погрузившись в глубокие раздумья, пока наконец не заметил, что идет вовсе не туда. В недоумении он остановился перед навозной кучей, на которой валялась рыжая крыса, и попытался понять, где находится, Это ему не удалось. Он испытывал мучительное чувство опустошенности, парализовавшее тело, каждое движение стоило ему невероятных усилий.

Смерть! Повсюду виднелся ее гнусный оскал, отвратительная ухмылка. Конечно, смерть не была для него чем-то непривычным. В то время с ней сталкивались постоянно. Войны, эпидемии, казни — он видел все. Никто не мог быть уверен в том, что доживет до преклонного возраста, а среди слабейших — детей — смерть пожинала обильную жатву. Да, он привык видеть, как умирают люди, а будучи судьей, и сам огласил не один смертный приговор. Но сейчас все было иначе. Утрата жены, преданной, испытанной страданиями спутницы, затем старого друга Пеккема, которого он знал со времен учебы в Темпле. Какая бессмысленная, жестокая смерть, очевидно, из-за ошибки врача или аптекаря, изготовлявшего лекарство. Но это еще предстояло проверить.

Он потерял все, что ему было дорого и близко. Теперь у него нечего отнять. Неужели он столько нагрешил, что Бог так наказывает его? Неужели отныне его удел — отчаяние одиночества? Иногда он завидовал суеверным католикам, ощущавшим присутствие своих святых, а под покровом Богоматери обретавшим защиту. В таком утешении ему, протестанту, было отказано. Какой бы неразумной ни казалась ему римская вера, в этот момент он понял, почему немногие оставшиеся в Англии католики так упорно держатся за нее.

Сэр Орландо не мог оторвать глаз от дохлой крысы, символа смерти. Пустоту в душе постепенно сменила тупая внутренняя боль, давившая на грудь. При мысли о его доме на Ченсери-лейн теплее ему не стало. Несмотря на богатую обстановку, он казался пустым и холодным. Там судью ждала только грубая племянница, недовольная жизнью и обвинявшая его в том, что он не смог выгодно выдать ее замуж.

Как во сне, Трелоней двинулся вперед и остановился, только когда громкий гул голосов пирующих бражников подсказал ему, что рядом таверна. Недолго думая Трелоней вошел и в густой пелене табачного дыма поискал глазами какой-нибудь дальний столик, собираясь заглушить боль в груди вином.

Проснувшись, он не мог понять, где находится. Кто-то грубо рылся в его одежде. Думая, что его хотят ограбить, он инстинктивно начал защищаться и замахал руками. Незнакомый голос что-то прокричал, но судья ничего не понял. Он услышал хлюпанье шагов по грязи. Когда к Трелонею вернулась способность видеть, в затуманенном вином сознании сфокусировался образ молодого человека со взъерошенными длинными волосами. Он наклонился над ним и спросил с сильным ирландским акцентом, непривычное звучание которого вселяло в Трелонея неясный страх: