— Да уж, от варяг, да от наших княжих мужей не жди добра, для них люди, что солома, — сказал широкогрудый гребец, сидевший, опершись спиной о мачту.
VIII
— Что такое КБ? — спросила Анна.
— Откуда ты взяла это?.. Я разве говорил при тебе?.. — удивленно отозвался Ильин.
— Слышала, как ты Василию объяснял про ваше времяпрепровождение.
Ильину не по себе стало — он припомнил, как рассказывал Овцыну: «Зашел к приятелю на работу — он в КБ мается. Как раз чей-то день рождения был заперлись, выпили как следует, у кого-то ключи от пустой квартиры оказались, поехали туда, стали вызванивать «куриц»…
— Так что такое КБ? — повторила Анна.
— Ничего хорошего, — мрачно сказал Виктор. — Конструкторское бюро.
— А что там делают?
— У кульманов — чертежных досок — по целым дням треплются: про тряпки, про летающие тарелки…
«Слава богу, про «куриц» не спросила — наверное, не поняла, чистая душа», — со стыдом подумал Ильин.
— Хоть бы одним глазком взглянуть на все это, — вздохнула Анна.
Ее не переставало удивлять скептическое отношение Виктора к своему времени. Хотя он уже тысячу раз рассказывал ей об издержках цивилизации, сделавших жизнь горожанина в конце XX века далеко не такой идилличной, какой она представлялась мечтателям вроде Веры Павловны из «Что делать?», Анна все же не могла себе представить, как можно не любить мир самодвижущихся экипажей, электричества, эскалаторов, огромных летательных аппаратов, телевидения и пересадки сердца…
— Знаешь, я для тебя прозвище придумал. Целый год оно вызревало. Буду тебя в честь твоей любимой героини Верой Павловной звать.
— Ради бога, я совсем не обижусь, мой повелитель… Расскажи мне, пожалуйста, о твоей жене. Почему вы развелись?..
И Анна снова прильнула к нему.
Выдался один из тех редких часов, когда они могли остаться вдвоем. Овцын ушел к реке вместе с бурлацким «шишкой» — так здесь именовали руководителей ватаг, проводивших суда вверх по Ловати, — чтобы многоопытный артельщик определил, смотря по грузу, сколько людей потребуется на переход до волока.
Лежа на кипах свежего духовитого сена у стены постоялого двора, Виктор и Анна видели все, что делалось у воды, на деревенской улице и в огородах. Народу в деревне было немного — старухи да мелюзга, — все трудоспособные с раннего утра разбрелись по пойме. Повсюду, куда глаз хватал, шел покос — то и дело то в одном, то в другом месте ярко вспыхивали отсветы солнца на косах.
Постоялый двор, дававший приют путникам и бурлакам, был также пуст все его немногочисленные на эту пору обитатели были в разгоне. Только к вечеру ожидались хлебные барки с верховьев — на них должна была вернуться ватага, водившая караван немецких гостей к волоку на Двину.
— Поцелуй меня сюда, — попросила княжна.
Ильин провел губами по обтянутой шелковистой кожей ключице, медленно отвел рукой расшитый ворот полотняной рубашки.
Грудь княжны порывисто вздымалась. Все поплыло перед глазами Ильина.
— Я обожаю тебя, — простонала Анна.
Виктор на мгновение поднял голову, чтобы занять более удобную позицию, и вдруг ощутил чей-то взгляд. Разом придя в себя, он резко повернулся и встретился глазами с большим черным псом, который внимательно разглядывал их с княжной, неспешно помахивая закрученным хвостом. С высунутого языка падали частые капли.
— Что ты? — княжна погладила Ильина ладонью по щеке.
«Не вовремя мы это затеяли… И вообще — говорил же: не надо, не надо!.. Размазня!» — Виктор исполнился презрения к самому себе. Считал, что из всей их команды по-настоящему ответственный человек — он сам, и вот…
— Ну что ты? — по-прежнему не открывая глаз, повторила Анна. Голос ее звучал глухо и многообещающе.
— Я пошутил, — вдруг брякнул Ильин, свирепо глянув на пса.
И почувствовал, как мгновенно напряглось тело княжны.
Анна отвела его руку, села. В глазах ее стоял ужас. Быстро запахнув ворот, она вскочила и бросилась вниз по пологому склону к Ловати.
Сознание Ильина заторможенно пыталось удержать образ того, что минуту назад творилось с ним. И тут, словно льдина, вынырнувшая из неведомых глубин, возникла фраза. Виктор прямо-таки физически почувствовал ее обжигающее прикосновение где-то у темени: «Женщина может простить все, кроме насмешки»…
— Кто это сказал? — потерянно спросил себя Виктор. — Скорее всего француз какой-нибудь, это в их духе… Скотина ты, дружок…
И закричал:
— Я подлец, Аня! Я дурак!
Но она со всех ног бежала в сторону пристани. И вряд ли слышала его.
— Трещина… — произнес Ильин, поднимаясь с сена. — Это трещина.
И, схватив попавшийся на глаза камень, запустил в пса.
IX
Деревня Черный Бор вытянулась по гривке высокого берега Ловати. В неверном жемчужном полусвете очертания крыш с длинными изогнутыми коньками напоминали варяжские ладьи. Молочный диск луны, рассеченный узким облаком, стоял над верхушками ближнего леса. Каждый куст, каждая жердь прясла, огораживавшего селение, отбрасывали бесконечные тени.
Ильин и Овцын, осторожно ступая по травянистому косогору, двигались от деревни в сторону реки. На прибрежной луговине темнели невысокие строения.
— Верно говорят, что на банище нечистой силе раздолье, — свистящим шепотом сказал Василий. — Тут тебя и удавят, и в воду бросят. Никто и крика твоего предсмертного не услышит.
— Будет стращать… Итак не по себе.
Но Овцын не унимался.
— А что, если уж мы нежить ловить идем, о ней и говорить самое время. Настраиваться надо — сам же советовал… Ко всему приготовиться не вредно ты баенника ждешь, а на тебя водяной кинется или русалки защекочут. Тут им самое место гулять — видишь, ракита над речкой склонилась, они в ветвях ее и любят сидеть…
— Это ты откуда взял?
— А сегодня днем старухи здешние рассказывали. Видели, будто бы, как тот баенник знаменитый с ними шуры-муры разводил…
— Ну и тип, никому проходу не дает! У нас в институте тоже такой вот баенник есть — Алик Мирзоян. Стоит уборщице нагнуться, чтобы сор из мусорной корзины взять…
— Тсс! — шикнул Овцын, подняв палец. — Слышишь?
Ильин замер на месте, но ничего подозрительного его слух не уловил. Овцын знаком предложил лечь на траву, Виктор последовал его примеру. Затаившись, они до боли в глазах вглядывались в угольно-черные пирамидки бань, но все было спокойно.
Ильин постарался припомнить все, что он слышал о загадочном обитателе бани, переполошившем здешние места. От обычных граждан деревенских задворьев он отличался ярко выраженными индивидуальными чертами, которые стали ясны после многочисленных расспросов.
Классический баенник, по представлениям окрестных жителей, воплощал в себе не только злое, но и доброе начало. Главное было соблюдать известные правила при посещении его владений. Нельзя, говорили мужики, мыться больше чем в три смены. Кто придет на четвертый пар, того баенник доймет угаром, а то начнет песком швыряться, раскаленными камнями, вениками засечет до полусмерти. Ибо на четвертый пар ходят к нему гости — домовые, лешие, овинники.
Ежели уважать банного духа, не гневить его попусту, он и на добрые дела способен, особенно девкам гадать любит. Коли поднимет на голову подол сарафана желающая всю правду ведать, да сунет голый зад в приоткрытую дверь бани, обитатель ее из-под полка выберется да и погладит по мягкому месту своей шерстистой лапой — знай, что счастье предсказывает, а коли шлепнет беды жди.
Само собой разумеется, у тех хозяев, которые баеннику водицы в кадушке, щелока в горшке, веников неизмызганных оставляют, и мыться любо-дорого — тут баенник главной своей обязанности не забывает, угар весь начисто выгоняет.
А вот этот, что объявился по весне, — поначалу в одной только бане у скорняка Ропы Волосатый Нос шалил, а потом и в другие стал наведываться — он из ряда вон оказался. Зловредная нежить, в один голос говорили свидетели его подвигов. Стоило забыть в бане горшок с квасом или ненароком поставить возле нее ушат с только что сваренным пивом — баенник с непостижимой быстротой утаскивал посудины к себе под полок, а потом выбрасывал на берег Ловати. Когда покрытую рыжей шерстью спину баенника заметила на своей повети жена Ропы, а потом обнаружила скорлупу от дюжины только что снесенных курами яиц, сообразила, что и другие необъяснимые пропажи дело рук нечистого. Из амбара мельника Шмеля Очунной Рожи еще по весне, когда пошли первые слухи о баеннике, исчезли лапти и еще новые порты. Убожье Пегая Борода жаловался, что у него увели целый окорок, припасенный к великому празднику первого выпаса деревенского стада — Ярилину дню.
