Литмир - Электронная Библиотека

Стихи Соловьева, непривычные по звучанию, несомненно, были восприняты как некий ритуальный текст, а заложенная в них мысль усвоена без дополнительных разъяснений. Это в очередной раз подтвердило убеждение, сложившееся у Ильина: сущность религиозного сознания, с готовностью принимавшего разделение на здешний и нездешний миры, остается неизменной несмотря на изменение форм культа. Именно это и позволяло ему без особого труда находить общий язык с последователями славянских верований, хотя он был едва знаком с их догматикой и богослужебной практикой.

У Овцына, выросшего в условиях полного и безраздельного господства христианства, беседы Виктора с язычниками вызывали усмешку, он старался не принимать участия в обсуждении примет русалок, способов распознавания мест обитания нечистой силы вроде леших и водяных. Да и Анна не могла без иронических ухмылок слушать подобные разговоры. Так что филологу приходилось взвалить на себя эту деликатную ношу…

— Надобно тебе сказать, хозяин, что оборотень в наших местах не такой частый гость, как на Днепре. Возле Смоленска — там да, там проходу не дадут. А у нас больше упырь балует. Лешак опять же заломать может. И всякая иная нежить ведется. Вот, к примеру, деревня Черный Бор, где у вас ночлег после Ильменя будет, — там баенник зловредный завелся.

Заметив недоверчивый вопросительный взгляд Анны, словоохотливый Истома стукнул себя в грудь кулаком и сказал:

— Да лопни у меня селезенка, коли вру. Сам в той бане парился — чур меня, чтоб я еще раз в нее сунулся. Не веришь, егоза? Вот попроси у отца, чтоб он на ночлег в третью избу с северного краю попросился — сам увидишь, какие там дела творятся. Не только баенник шалит — там и домовой, говорят, шалопутный какой-то, и дворовой будорага. Ужасть берет.

— Ладно, проверим, — прервал его Ильин. — Ты лучше про оборотней докончи. Ты начал с того, что его по волчьей шерсти на голове можно узнать.

— Правильно, — кивнул Истома. — Потому и зовут по-иному волкодлак. Он то так, то так перекинется — ино человеком, ино зверем. Ежели волка встретишь, смотри на задние лапы: колени вперед, как у человека, значит, оборотень. Убивай смело — он как подохнет, человеком обернется… А ежели приметил такого малого, у которого клыки из-под губы торчат и волос на загривке дыбится, тоже не теряйся, тем, что есть под рукой, бей…

— А если ошибешься? — с едва скрытой язвительностью спросила Анна.

— Сколько случаев было, никто еще не ошибся, — Истому явно раздражала во всем сомневающаяся дочь хозяина, и, отвечая ей, он даже не удостоил ее взглядом…

— Ты очень хорошо рассказываешь, — Ильин поспешил поощрить рулевого. Не обращай внимания на мою девчонку — без матери выросла, овдовел я, когда ей два дня было. Все с мужиками, вот и набралась вежества.

Анна уничтожающе сверкнула на него глазами, но промолчала.

— Вожжой ее постегай, хозяин, — хохотнул один из гребцов. — Или вицу вырежь — ладно прилипает к мягким местам.

Княжна и на этот раз сдержалась, хотя Ильин опасался, что остряку достанется хороший разряд. Прижав к груди голову Анны, Виктор с нежностью погладил ее по волосам. Взгляд Овцына красноречиво засвидетельствовал, что полномочия мнимого отца явно превышены.

Когда вернулись к нечистой силе, Истома продолжил перечень признаков нежити.

— Ежели опасаешься, что ребенок упырь, погляди ему в рот — у него должно быть два ряда зубов…

— А как же становятся ими? — поинтересовался Овцын. — Или от рождения это кровопийство?

— Нет, зачем. Портят. Если тебя, скажем, упырь укусит, ты сам таким сделаешься. Целые деревни в упырей превращаются.

Василий передернул плечами.

— Я ему укушу. Зубы проглотит.

— Это ежели живой ты будешь — может, и отобьешься… А коли ты мертвый в гробу лежишь — да через него черная кошка перескочит? Вдругорядь упырем станешь, из могилы почнешь выбираться, на живых кидаться… Самоубийца тоже может кровопивцем сделаться, колдун…

— Как же спастись от них? — деловито узнал долговязый гребец.

— Заговоры надо знать, — с превосходством сказал Истома. — Да по кладбищам не шататься по ночам. А уж ты-то, Поздей, как меду наберешься, куда только не залезешь.

Гребцы дружно засмеялись — видимо, рулевой верно нащупал болевую точку долговязого.

— Скажи, уважаемый, — обратился Ильин к Истоме. — Ты вот все о признаках нежити говорил. Но ведь еще важнее знать, где она обитает, чтобы ненароком с ней не повстречаться.

— Разумно толкуешь, хозяин… Первое дело — болота, там всякая злая сила кишит. Только зевни — она тебя в трясину и утащит. Второе место, излюбленное нечистью, — банище. Без надобности туда тоже не суйся, особо по ночам. И перекрестков дорог бойся — там бесы невидимым образом хороводят. Видал, наверное, как на росстанях пыль столбом крутит — то не ветер балует, то ведьмину свадьбу нечисть справляет. Брось нож в такой хоровод пыли, он враз рассыплется, а на земле кровь увидишь. Пойди потом в ближнюю деревню да по домам погляди внимательно — обязательно какую-нибудь бабу с рукой либо щекой замотанной найдешь. Та ведьма и есть.

— М-да, — задумчиво произнес Ильин. — Вся поднебесная некими бесплотными силами заселена, того и гляди на кого-нибудь налетишь.

— А как же, — закивал Истома. — Ведь их, нечистиков разных, многие тыщи. Какое дело ни возьми — им некий дух заведует, добрый либо злой. Даже и у христианских попов так заведено: за лошадями один святой приглядывает, за курями другой, в бабьих печалях третий помогает. Совсем как у нас.

— У кого у нас? — опять подала голос Анна.

— У кого — у кого, — передразнил рулевой. — Не думай, мы тоже в церкву ходим, попу то куренка, то рыбки принесем…

Все-таки небезопасно было объявлять себя открытым приверженцем дедовской веры — Истома, видно, искусился уже в подобных ситуациях.

Высокий берег, вдоль которого шла ладья, на всем своем протяжении был покрыт смешанным лесом. Только редкие избушки — теплины охотников и рыбаков свидетельствовали о населенности этих мест. Серые кучи льда, лежавшие в затененных ложбинах, вызывали ощущение хрупкости, недолговечности этой зелени, этого голубого неба с пухлыми ленивыми облаками. Когда суденышко приближалось к таким местам, из чащобы тянуло холодной сыростью. Северное лето еще боролось с остатками зимнего воинства, только теперь этот поединок довершался вдали от человеческого глаза, в темных непролазных дебрях.

«Вот это неизменное, вековечное, над чем не властно время», — думал Ильин, глядя на проплывающие за бортом молодо зеленеющие кроны берез, на беспокойное серебро осиновой листвы. «Все умирает и возрождается, целиком повторяя то мгновение жизни, породившей этот непрочный, мятущийся мир… Впрочем, что это я. Слова, поэзия… Земля каждую секунду преображается, и к прошлому нет возврата. Только цикл изменений в природе не так приметен. Вымерли ящеры и гигантские папоротники, мамонты и бронированные рыбы… И в человеческом сообществе то же — по-видимому, все возвращается на круги своя — война сменяет мир, тиран наследует доброму правителю, и снова люди уповают на благодетеля… Полное подобие времен года… Но неприметно вымирают мамонты-человеки и место их занимают макаки. Гигантам тесно на земле, пигмеи куда лучше приспособлены к жизни… Так что же: эволюция — это неизбежный путь измельчания всего сущего?..»

— Эй, ворона бьются! — крикнул кто-то из гребцов.

Ильин вздрогнул. Прямо по курсу ладьи в вышине трепыхался многокрылый черный клубок. Время от времени птицы разлетались в разные стороны и снова кидались друг на друга, роняя перья.

— Плохая примета, — нахмурился Ильин. — Быть войне.

— Так то и без воронов ясно, — отозвался Поздей. — Князь Ярослав варяг по какую лихоманку привел?

— Верное твое слово, — кивнул рулевой. — Чтоб ему на вторую ногу охрометь. Столько годов в мире и благоденствии прожили. Почитай, как Владимир Святославич на Царьград ходил — лет тому уж тридцать, наверное, будет — с той поры и не было брани. А теперь этот змееныш смуту затевает, опять на наших загривках вся тягота военная повиснет.

40
{"b":"98621","o":1}