После этого Илья достал из переметной сумы узкий блекло-синий лоскут, привязанный к обломанному древку. Растянув его на руках, показал толпе: на грязно-голубом поле было вышито извивающееся тело змеи.

— А вот и знамя ихнее. Нету больше змеиного полка…

И на этот раз ничего не вышло из замысла Ильина пробиться к Святополку. Слишком много просителей рвалось к князю, и дружина никого не допускала к нему. Даже дюжий Торир не смог преодолеть заслон.

В последнем отчаянном усилии Ильину удалось привлечь к себе внимание Добрыни — старик тоже оказался в плотном кольце людей, желавших хотя бы прикоснуться к знаменитому воителю, слава о котором жила во все те десятилетия, пока он скрывался в дебрях от ищеек Владимира.

Заметив машущего ему из толпы Ильина, волхв, видно, не сразу узнал его, так как равнодушно скользнул по нему взглядом. Но тут же снова воззрился на Виктора, Потом взмахнул плетью над головами толпы и направил коня прямо к тому месту, где стояли Ильин и Бычья Шея.

— Ты здесь?!

— Как я рад тебя видеть, Добрыня! Часто вспоминал тебя, глядя на твой дар, — с этими словами Ильин вытянул из-за пазухи шнурок с деревянным образком, на котором был вырезан поединок Змея и Всадника.

Взгляд старика потеплел, он порывисто погладил Виктора по волосам и сказал:

— Вот видишь, дождались мы светлого дня. Не зря я на Святополка надеялся…

В толчее поговорить как следует не удалось. Условились, что Ильич придет вечером на двор боярина Путши, родича Добрыни — у него старый воин думал остановиться.

Когда начало смеркаться, Виктор отправился в усадьбу Путши, находившуюся за городской стеной на Перевесище, неподалеку от берегового откоса, круто спускавшегося к Днепру.

Торир а Ильин решил не брать с собой, так как опасался, что в ходе беседы с Добрыней могут быть задеты темы перемещения во времени и приспособления мигрантов к здешней исторической среде.

В тереме боярина он сразу же попал за пиршественный стол. Добрыня объявил, что Виктор — его старый друг, и посадил справа от себя. Новому гостю тут же поднесли ковш ставленого меда, от которого, конечно, нельзя было отказаться.

После этой огромной посудины хмельного Ильин почувствовал, что ноги стали словно чужими, да и язык стал плохо повиноваться. Добрыня обнял его за плечи и спросил:

— Нравится тебе здесь?

— Хорошо сидим, — кивнул Виктор.

— Этот дом старине верен… Посмотри, ни одного чернявого за столом.

Ильин оглядел пестрое собрание. Действительно, по лавкам сидели исключительно люди славянской и скандинавской внешности.

— Греки да хазары двор Путши стороной обходят… Знают, не жалуют здесь змиевых слуг.

— Скучал я по тебе, Добрыня, — сказал Ильин. — Не с кем часто поговорить было — никому ведь не откроешься. Только ты мою тайну знал…

— Слушай! — Старик хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл… Похоже, ты не один тут такой, твои трое не в счет; есть в Киеве переписчик книг, который тоже молниями швырялся. Рассказали мне о нем, когда я сюда из Мурома добирался…

Хмель будто испарился. Сердце Виктора забухало как пудовый молот. Рокот тамбурина, смех, топанье плясунов — все потонуло в этом грохоте.

— Что с тобой? — Голос Добрыни доносился словно сквозь толстую стену. Кровь в лицо ударила…

— Ничего-ничего. Говори скорее… Ты понимаешь… Скорее…

— Сейчас… Эй, молодец, позови-ка сюда Устроя Рваное Ухо.

Вскоре к ним подошел, пошатываясь, дюжий детина с кудлатой головой, в богатом златотканом плаще с вышитыми оплечьями. Мочка левого уха у него была разорвана посередине — видимо, когда-то у него сорвали серьгу.

— Чего тебе, Добрынюшка? — с хмельной улыбкой осведомился Устрой.

— Расскажи другу моему про того грамотея, что кудеса вытворял. Нужен он ему позарез.

— А-а, ничего проще нет. Живет он на Подоле, неподалеку от пристани. Спроси там — Григория-писца Любой мальчишка покажет…

— Ты сам видел, как он?.. — Ильин замолчал, не зная, как определить сверхъестественные способности, проявленные предполагаемым мигрантом.

— Не-е, друг мой видал. Случайно вышло будто бы Ехали они в Чернигов, да наскочили на них лихие люди, тогда этот Григорий и пуганул их молнией Аж кусты, сказывает, загорелись. Тем только и спаслись от татей…

По кругу пошел еще ковш пенного меду. Ильин едва в руках удержал огромный сосуд — в него входило по меньшей мере ведро веселящего напитка. Теперь он с самым искренним удовольствием хватил изрядную дозу — было за что выпить.

— Добрыня, ты мне такую услугу оказал…

— Ну уж ты скажешь. Будто от этого жизнь зависит…

При этих словах Ильина словно окатило холодной струей — ему стало стыдно смотреть в голубые глаза Добрыни. Он пришел сюда с единственной целью — попросить старика провести его и Торира к Святополку, а сам, позабыв о деле, пьет и веселится.

— Я сразу хотел тебе сказать… Мне нужно увидеть князя Можешь помочь мне?

— Ой, милый, у него в Вышгороде теперь такая суматоха! Со дня на день должны в поход выступить Ярослав-то с войском, по слухам, левым берегом Днепра идет…

— Очень надо! Я и мой товарищ, тот, которого ты видел рядом со мной на площади…

— Варяг?

— Да. Мы оба должны увидеть Святополка и рассказать ему кое о чем… Извини, но я решил, что первым об этом должен узнать князь. Это касается судьбы великокняжеского стола, а может быть, и всей Руси…

— Я не из тех, что суют нос в чужие тайны…

— Добрыня, как только я поговорю со Святополком, то посвящу и тебя в свой секрет — если князь не будет возражать против распространения этой новости.

— Ладно. Завтра поутру я буду в Вышгороде, увижусь с ним. Подходите сюда к паужину — тогда, если договорюсь, и поедем.

Пир затянулся далеко за полночь, а уйти до его окончания хозяева никому не дозволяли.

— Ежели кто на ногах удержаться сможет после моих медов — мне это в позор и поношение! — колотя ковшом по столу, уставленному блюдами с дичью и рыбой, седовласый гигант Путша зверски водил глазами по багровым лицам гостей. — Еще ковш пенника сюда! Да из той бочки, что семь годов стояла! Погляжу я тогда, каковы плясуны из вас, милы други!

Только когда боярин добился своей цели — гости начали валиться с лавок, — сенным девкам велели постелить участникам трапезы.

Когда Ильин подошел к городским воротам, небо на востоке густо поголубело. Получив монету, стражник втянул носом воздух и одобрительно заметил:

— Видно, добрый медок пили — во как шибает. Поди, у Путши гулял, сердешный, — нам и то слышно было, каково весело у него…

Еще не дойдя до переулка, где находился постоялый двор, Виктор увидел зарево, услышал крики. Прибавив шагу, он выскочил на перекресток, откуда было видно их временное пристанище, и остолбенел — горело именно там.

Десятки людей бежали на пожар — кто с ведром, кто с топором. Подхваченный толпой, Виктор в считанные минуты достиг ограды постоялого двора. На его глазах пылающая крыша обрушилась внутрь сруба.

— Подожгли! — вопил извозчик в перепачканной сажей рубахе, с обгорелыми бровями и бородой. — Двери кольями подбиты!

— Со всех сторон разом запалили, — толковали столпившиеся вокруг мужики. — Никто не выскочил. Видно, задохлись в одночасье…

Наконец, со страшным треском, далеко рассылая головни, обвалилась стена дома. Люди с ведрами бросились к соседним строениям, стали поливать их водой. На крышах тоже стояли караульщики, то и дело сбрасывали долетевшие с пожарища уголья.

Ильин повернулся и медленно побрел неизвестно куда. В душе было пусто и холодно, в таком состояния он долго сидел на обрыве, глядя на разгорающуюся зарю, на таящуюся далеко внизу реку, полускрытую клочьями тумана, на лесное море, протянувшееся до окоема. Тысячеголосый птичий хор возносил к небесам гимн восходящему светилу, но едва из-за горизонта блеснул ослепительно алый край солнца, все смолкло, словно склонившись в немой молитве перед самим божеством.