Тем временем скандальчик идет своим ходом. Таможенная и акцизная службы проведут расследование; и хотя вряд ли Школе предъявят официальное обвинение — сама мысль о дурной славе убивает Главного наповал, — миссис Коньман пока отказывается отозвать жалобу. Придется сообщить членам Попечительского совета, возникнут вопросы, касающиеся роли смотрителя, его назначения (доктор Тайд уже занял оборонительную позицию и требует полицейского заключения о каждом сотруднике техперсонала) и возможной замены. Короче говоря, инцидент с Дуббсом погнал волну по всей школе, от казначейства до комнаты отдыха.

Мальчики это прекрасно чувствуют и буйствуют как никогда, словно испытывая на прочность дисциплинарные границы. Работник Школы опозорился — пусть всего лишь смотритель, — и сразу повеяло бунтом. Во вторник, после урока пятиклассников в компьютерном классе, Тишенс появился бледный и дрожащий, разъяренный Макдоноу выгонял с уроков налево и направо, Робби Роуча подкосила неведомая болезнь, и вся кафедра, вынужденная заменять его на уроках, остервенела. Боб Страннинг раздал свои уроки другим учителям под предлогом, будто он слишком занят «другими вещами», а Главный созвал сегодня чрезвычайное собрание, на котором объявил (все изрядно повеселились, хотя и молча), что в этих злобных слухах о мистере Дуббсе нет ни капли правды и что любой ученик, эти слухи распространяющий, будет сурово наказан.

Но больше всех этой, по выражению Аллен-Джонса, «Дуббсовой эпопеей» был потрясен Пэт Слоун, первый зам. Отчасти потому, что такого рода вещи абсолютно вне его понимания: Пэт хранит верность «Сент-Освальду» более тридцати лет, и, несмотря на прочие недостатки, он скрупулезно честен. Вся его философия (уж какая есть, ведь наш Пэт не философ) основана на предположении, что люди изначально добры и в душе желают творить добро, даже когда их сбивают с пути истинного. Эта способность видеть хорошее в каждом — главное в его отношениях с мальчиками и дает прекрасные результаты: слабаки и негодники пристыжены его добротой и строгостью, и даже персонал благоговеет перед ним.

Но из-за Дуббса Пэт в некотором роде сломался. Во-первых, потому, что его одурачили, — он винит себя в том, что не заметил происходящего, а во-вторых, из-за неуважения, которое заключалось в этом обмане. Его повергло в совершенное смятение, что Дуббс — с которым Пэт всегда был вежлив и приветлив — оказался настолько гнусен и отплатил ему такой монетой. Он вспоминает случившееся с Джоном Стразом и спрашивает себя, нет ли его вины теперь. Ничего такого он не говорит, но я заметил, что он стал реже улыбаться, днем отсиживается у себя в кабинете, по утрам пробегает еще больше кругов и часто работает допоздна.

Что касается кафедры языков, то она пострадала меньше всех. Отчасти благодаря Грушингу, чей природный цинизм приятно контрастирует с отчужденностью Страннинга или бурной деятельностью, которую с перепугу развил Главный. На уроках Джерри Грахфогеля стало шумнее, но не настолько, чтобы требовалось мое вмешательство. Джефф и Пенни Нэйшн опечалены, но не удивляются, а лишь покачивают головами, сожалея о свинстве человеческом. Доктор Дивайн устрашает беднягу Джимми казусом с Дуббсом. Эрик Скунс раздражителен, но не намного больше обычного. Кин, творческая натура, и Диана Дерзи следят за происходящим с изумлением.

— Все это похоже на усложненную мыльную оперу, — сказала мне она сегодня утром в общей преподавательской. — Никогда не угадаешь, что произойдет в следующий миг.

Я признал, что иногда на этой милой сердцу старинной сцене случаются зрелищные события.

— Так вы поэтому задержались? То есть я хочу сказать…

Она запнулась, возможно осознав нелестный для меня скрытый смысл.

— Я задержался, как вы изволили выразиться, потому, что в силу своей старомодности считаю — мальчики могут извлечь из моих уроков некоторую пользу, а главное, потому что это действует на нервы мистеру Страннингу.

— Простите.

— Не надо. Вам это не идет.

Трудно объяснить такое явление, как «Сент-Освальд»; еще труднее — с расстояния в сорок с лишним лет. Мисс Дерзи молода, привлекательна, умна; однажды она влюбится, может, родит детей. У нее появится дом — настоящий дом, а не пристройка к библиотеке; она будет уезжать в отпуск куда-нибудь далеко-далеко. Во всяком случае, я на это надеюсь, ведь альтернатива — пополнить ряды рабов на галере и оставаться прикованным, пока кто-нибудь не вышвырнет вас за борт.

— Я не хотела обидеть вас, сэр.

— А вы и не обидели.

Может быть, на старости лет я размяк или история с Дуббсом встревожила меня сильнее, чем казалось.

— Просто сегодня утром у меня какое-то кафкианское настроение. И в этом виноват доктор Дивайн.

Мисс Дерзи рассмеялась, и это понятно. И все же что-то осталось в ее лице. Она хорошо вписалась в сент-Освальдскую жизнь; я вижу, как она идет на урок со своим портфелем и книгами под мышкой; я слышу, как она разговаривает с мальчиками бодрым и веселым голосом профессиональной медсестры. Подобно Кину, у нее есть самообладание, и оно служит ей хорошую службу здесь, где каждый вынужден бороться за свой угол и где просить о помощи — признак слабости. Она умеет притвориться рассерженной или скрыть гнев, когда нужно, зная, что учитель должен быть прежде всего актером, держать публику в руках и заправлять на сцене. Нечасто встретишь эти качества в такой юной учительнице. Я знаю, что и мисс Дерзи, и Кину дано это от природы, а бедняге Тишенсу — нет.

— Вы, конечно, появились здесь в интересное время, — сказал я. — Инспекции, перестройки, измена и заговор. Самая суть «Сент-Освальда». Если вы сможете все это вынести…

— Мои родители были учителями. Я знаю, чего можно ждать.

Это многое объясняет. Мог бы и раньше догадаться. Я взял кружку (не свою — моя так и не нашлась) с полочки у раковины.

— Чаю?

— Учительский кокаин, — улыбнулась она.

Я проверил содержимое чайника и налил нам обоим. За долгие годы я привык пить чай самым примитивным образом. И все же коричневая муть в моей чашке показалась отравой. Я пожал плечами и добавил молока и сахару. «То, что меня не убивает, делает меня сильнее». Пожалуй, подходящий девиз для такого места, как «Сент-Освальд», где все происходит на грани трагедии и фарса.

Я окинул взглядом коллег, собравшихся в нашей старой общей преподавательской, и неожиданно расчувствовался. Макдоноу читал «Миррор» в своем углу; Монумент сидел боком ко мне с «Телеграфом»; Грушинг обсуждал с Китти Чаймилк французские порнографические издания девятнадцатого века; Изабель Тапи пробовала губную помаду; Лига Наций делила пополам скромный банан. Старые приятели, уютные соратники.

Я говорил, трудно объяснить, что такое «Сент-Освальд»: его утреннее звучание, глухое эхо топота детских ног по каменным ступеням, запах горячих тостов из столовой, особенный скользящий звук набитых спортивных сумок, когда их волокут по свеженатертому полу. Доска почета с позолоченными именами, восходящими к временам моего прапрадеда, военный мемориал, фотографии спортивных команд: порывистые юные лица, которые время окрасило сепией. Метафора вечности.

О боги, я становлюсь сентиментальным. Это все возраст: минуту назад я проклинал свой жребий, и вдруг пелена слез на глазах. Должно быть, погода. И однако, как говорит Камю, мы должны представить себе Сизифа счастливым. Несчастен ли я? Ясно одно — что-то потрясло нас, потрясло до самого основания. В воздухе носится дыхание бунта, и каким-то образом я знаю, что все глубже, чем дело Дуббса. Что бы это ни было, еще не конец. А ведь на дворе только сентябрь.

Понедельник, 27 сентября

Несмотря на все усилия директора, Дуббс таки попал в газеты. Правда, не в «Ньюс оф зэ уорлд», это было бы слишком, а в наш местный «Икземинер», что не хуже. Традиционная разобщенность Школы и Города приводила к тому, что дурные вести из «Сент-Освальда» достигали города быстро и принимались с жестокой и злобной радостью. Статья о последнем событии была и торжествующей, и резкой. Дуббса изобразили одновременно ветераном Школы, уволенным (бесцеремонно и без участия представителя профсоюза) за недоказанное преступление, и симпатичным пройдохой, который в отместку годами надувал систему, состоящую из самоуверенных богатых идиотов, безликой бюрократии и неприкасаемых ученых мужей.