Зелен-Виноград не сводил с меня укоризненного взора.

— Я рассчитывал сегодня утром переоборудовать рабочую комнату кафедры, — начал он. — Ваши архивные шкафы…

— Я ими займусь, — ответил я. — Не беспокойтесь.

— И потом, ваш стол, книги, не говоря уже о громадных растениях…

— Да вы распоряжайтесь там, как дома, — беззаботно сказал я. — Не обращайте внимания на мое барахло. — В этом столе лежали рассортированные письменные работы за тридцать лет. — Может, вы не откажетесь перенести некоторые папки в архив, если у вас найдется время, — предложил я.

— Нет, — гавкнул Дивайн. — И раз уж об этом зашла речь, может, вы скажете мне, кто снял новый номер 59 с двери нашей рабочей комнаты и заменил его вот этим?

Он сунул мне картонку, на которой было написано: «Комната, ранее известная как 75-я» — цветистыми (и очень знакомыми) мальчишескими каракулями.

— Увы, доктор Дивайн. Не имею ни малейшего представления.

— Что ж, это всего лишь воровство. Табличка стоит четыре фунта. Сто тринадцать фунтов на двадцать восемь комнат, шесть номеров уже исчезли. Не знаю, Честли, чему вы ухмыляетесь, но…

— Вы сказали, ухмыляюсь? Вовсе нет. Подделка номеров комнат — это очень прискорбно.

На этот раз удалось сохранить серьезный вид, но Зелен-Виноград явно мне не верил.

— Ладно, я проведу расследование и буду вам весьма благодарен, если вы тоже поищете нарушителя. Такого нельзя допускать. Позор. От службы безопасности осталось одно название.

Доктор Дивайн хочет установить в Среднем коридоре видеокамеры — как бы в целях безопасности, а на самом деле, чтобы за всеми следить: кто позволил мальчикам смотреть крикет вместо подготовки к экзамену, кто решает кроссворд во время проверки домашних заданий, кто всегда опаздывает на двадцать минут, кто норовит улизнуть, чтобы выпить кофе, кто не следит за дисциплиной, кто готовит рабочие материалы заранее, а кто — по ходу дела.

Да, ему очень хотелось бы все это заснять и получить неопровержимые доказательства наших мелких провинностей, нашего несоответствия. А потом продемонстрировать (например, школьной инспекции), что Изабель Тапи часто опаздывает на уроки, что Грушинг порой вообще забывает явиться. Что Эрик Скунс иногда срывается и бьет мальчиков кулаком по голове, что я редко пользуюсь наглядными пособиями и что Грахфогель, несмотря на свои передовые методы, не справляется с классом. Я-то все это знаю, а Дивайн только подозревает.

А еще я знаю, что у матери Эрика — болезнь Альцгеймера и он борется за право держать ее дома, что у жены Грушинга рак, что Грахфогель гомосексуалист и живет в страхе. Зелен-Виноград, гордо уединившись на бывшей классической кафедре, не имеет об этом ни малейшего понятия. Более того, ему наплевать. Его игра — информация, а не понимание.

После ужина я осторожно, с помощью отмычки, проник в шкафчик Аллен-Джонса. Конечно же, все шесть дверных табличек оказались там, а также набор маленьких отверток и выкрученные шурупы — все это я изъял. Попрошу Джимми в обед привинтить таблички обратно. Дуббс стал бы задавать лишние вопросы, а то и донес бы доктору Дивайну.

Предпринимать что-либо я не считал нужным. Если у Аллен-Джонса есть хоть капля здравого смысла, он ни о чем не заикнется. Запирая шкафчик, я заметил пачку сигарет и зажигалку, спрятанные за «Юлием Цезарем», но решил закрыть на это глаза.

Большую часть дня я был свободен. Я бы с удовольствием остался у себя в классе, но Тишенс вел там урок математики у третьего класса, так что я отправился в комнату отдыха (там, к сожалению, не покуришь), чтобы уютно поболтать с кем-нибудь из подвернувшихся коллег.

Комната отдыха, конечно, неверное название. Что-то вроде общего кабинета, посредине — столы, а вдоль стен — шкафы. В этой комнате рождаются слухи и сплетни, хотя приходят сюда под предлогом проверки работ. Есть у нее и то преимущество, что она располагается точно под моей, и благодаря этому счастливому совпадению можно, если надо, оставить класс работать самостоятельно и без разговоров, а самому пить чай или читать «Таймс» в мирной обстановке. Внизу отчетливо слышен любой звук, узнаваем любой голос, и для меня минутное дело спуститься вниз, поймать с поличным и наказать нарушителя. Именно так я заработал репутацию всеведущего, которая весьма мне на руку.

В комнате отдыха я застал Криса Кина, Китти Чаймилк, Робби Роуча, Эрика Скунса и Пэдди Макдоноу, ведущего уроки религии. Кин читал, время от времени делая пометки в красном блокноте. Китти и Скунс заполняли табели успеваемости. Макдоноу листал «Энциклопедию демонов и демонологии». Порой мне кажется, что он слишком серьезно относится к своей работе.

Роуч был погружен в «Миррор».

— Еще целых тридцать семь, — сказал он.

Тишина. Поскольку никто не переспросил, он пояснил:

— Тридцать семь рабочих дней до середины триместра.[16]

Макдоноу фыркнул:

— Что-то не припомню, когда это ваши дни были рабочими.

— Свою часть я уже выполнил, — сказал Роуч, переворачивая страницу. — Не забывайте, что с августа я был в школьном лагере.

Летний лагерь был вкладом Робби во внешкольную программу: каждый год он уезжал на микроавтобусе с мальчиками в Уэльс на три недели, ходил с ними в пешие и байдарочные походы, играл в пейнтбол и занимался картингом. Все это он любил — там он всегда ходил в джинсах, и дети называли его по имени — и все равно утверждал, что с его стороны это великая жертва, дающая право бездельничать все остальное время.

— Лагерь! — насмешливо воскликнул Макдоноу.

Скунс взглянул на них с неодобрением.

— Я полагаю, мы находимся в комнате отдыха, — ледяным тоном подчеркнул он и снова уткнулся в свои табели.

На минуту воцарилось молчание. Эрик — славный малый, но характер у него переменчивый; вообще он и сам может сплетничать взахлеб, сегодня же был мрачен. Должно быть, из-за пополнения на французской кафедре, решил я. Мисс Дерзи молода, тщеславна и умна — еще один человек, которого придется опасаться. К тому же она — женщина, а ветеранам не нравится работать бок о бок с женщиной на тридцать лет моложе. Пятнадцать лет он ждал повышения в любой момент, но теперь его не получит. Слишком стар и к тому же несговорчив. Это знают все, кроме него самого, и любая перемена в составе кафедры только напоминала ему о том, что он не молодеет.

Китти весело посмотрела на меня, подтвердив мои подозрения.

— Кучу всякой канцелярщины не доделали, — прошептала она. — В прошлом триместре была неразбериха, и почему-то эти отчеты пропустили.

Она имеет в виду, что пропустил их Грушинг. Я видел его кабинет — забитый никчемными бумагами, нужные папки тонут в море непрочитанных записок, утерянных курсовых, тетрадей, старых кофейных чашек, экзаменационных работ, ксерокопий и бессмысленных каракулей, которые он чертит, разговаривая по телефону. Возможно, мой кабинет выглядит так же, но я, по крайней мере, знаю, что где лежит. Грушинг просто захлебнулся бы, если бы Китти его не выручала.

— Что скажете о новенькой? — задал я провокационный вопрос.

— Больно умна для своего блага, — с раздражением ответил он.

Смущенно улыбаясь, Китти объяснила:

— У нее новые идеи. Я уверена, она здесь хорошо устроится.

— Грушинг превозносит ее до небес, — насмешливо добавил Скунс.

— Кто бы сомневался.

Грушинг — большой ценитель женской красоты. Поговаривают, что Изабель Тапи ни за что не взяли бы на работу, если б не мини-юбка, в которой она пришла на собеседование.

Китти покачала головой.

— Наверняка она прекрасно справится. У нее полно идей.

— Сказал бы я, чего у нее полно, — проворчал Скунс. — Но ее взяли по дешевке, так ведь? Не успеем опомниться, как нас заменят прыщавыми выскочками с грошовыми дипломами. И сэкономят кучу денег.

Я заметил, как усмехается Кин, слушая и по-прежнему записывая. Материальчик для великого британского романа, подумал я. Макдоноу изучал своих демонов. Робби Роуч с кислым видом согласно кивал.