Комната была пуста.

Дрожа и всхлипывая, Шайна опустилась назад в кресло. Слезы с новой силой хлынули из ее глаз, и она громко, безутешно разрыдалась.

А по ту сторону запертой двери стоял и вслушивался в ее рыдания бородатый тюремщик.

Габриель обессиленно прижался головой к тонкой деревянной двери, отделявшей его от рыдающей Шайны. Ее плач заставил сердце Габриеля болезненно сжаться. Он закрыл глаза и вздохнул. Она выглядела на самом деле такой искренней, расстроенной. Казалось, что она действительно не понимает, в чем ее обвиняют.

И все же она была виновата. Не могла не быть виноватой!

Не желая больше слышать ее плач, Габриель пересек широкими шагами комнату и закрылся в своей спальне, в противоположном крыле коттеджа. Заперев за собою дверь, он рухнул на колени возле кровати, тяжело уронив на нее голову.

Этот коттедж – одно из загородных владений маркиза Уэзерфорда – принадлежал его бабушке. Несмотря на то что после смерти маркиза все его имущество отошло к законному наследнику, согласно завещанию это поместье пожизненно оставалось за леди Уэзерфорд. Вот почему бабушка смогла предоставить внуку укромное убежище, куда он мог привезти Шайну после того, как вырвал ее из лап Демьена де Фонвилля.

Габриель не задумывался о том, была ли нанесенная им рана смертельной для Демьена. Его это совершенно не волновало. Кроме того, он был уверен, что ни английские, ни французские власти не станут так уж серьезно заниматься смертью этого мерзавца.

Нет, другая проблема беспокоила его. Настало время во всем разобраться с Шайной. Ведь он поклялся отомстить за гибель своих людей, за предательство, за измену, ценой которых были жизни его товарищей. Да и сам он побывал на волоске от смерти. Теперь ему предстояло приступить к мести с тем же хладнокровием, с которым эта женщина предала его.

Но, удивляясь самому себе, Габриель чувствовал, что не может довести свою месть до конца. Мысль о том, что вот сейчас он войдет в комнату и убьет эту женщину, вдруг показалась ему нелепой.

Нет, не мог он ей отомстить. Во всяком случае, собственными руками.

Оглянувшись, Габриель увидел свое отражение в висевшем на противоположной стене комнаты зеркале. Взглянувшее из его глубины лицо было худым, бледным, изрезанным глубокими морщинами. Как этот бородач был непохож на бравого, уверенного в себе и в своей удаче капитана Габриеля Форчуна – грозы морей и океанов, властелина судеб и короля кладов! Все, все, все, включая собственное лицо, он потерял из-за любви. Влюбленный пират – надо ж такому случиться!

Еще совсем недавно Габриелю казалось, что нет на свете боли сильнее, чем боль от пули или сабельного удара. Как наивен он был, глупец! Теперь-то он знает, какова она на вкус – самая сильная, самая страшная на свете боль – боль в разбитом сердце!

Как часто посещают память воспоминания об ушедших, кажущихся такими счастливыми, днях. До чего же славно было бы вернуться в маленький домик, спрятанный в лесной глуши, и жить – тихо, спокойно, бездумно, безмятежно!

Увы! Не вернуть уже тех дней. И не стать Габриелю опять капитаном Форчуном, не поднять ему паруса, не выйти на морской простор с непокрытой, непокорной головой!

Шайна… Она появилась в его жизни, и все переменилось. Навек.

И останется таким, пока эта женщина не исчезнет из его жизни.

Что ж, он должен попытаться. Попытаться наперекор всему. Он вернет то, чего никому еще не удавалось вернуть – ушедшее время. А это просто. Нужно только убить Шайну и вернуться на бескрайние просторы морей. Вдохнуть полной, освободившейся от непосильного груза грудью соленый ветер.

Да будет так!

Габриель поднялся с колен, позвал Луизу и велел ей принести горячей воды. Для начала он должен сбрить бороду. Ему не нужно больше прятать свое лицо.

Габриелю пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться в комнату Шайны. Ее слезы, ее искреннее отчаяние не выходили у него из головы, глубоко запали в сердце. Ему было трудно избавиться от чувств, до сих пор прочно гнездившихся в глубине души. Он пытался справиться с ними, выбросить их из сердца, как садовник вырывает с корнем, выбрасывает прочь сорняки, проросшие на цветочной клумбе.

Да, так больше продолжаться не может. Всему есть предел. Габриель пытался настроить себя на решительный лад, поверить в то, что все слезы Шайны – не более чем попытка разжалобить его. Нужно быть сильным, нельзя расслабляться, нельзя забывать о том, что предательство этой женщины стоило жизни его товарищам, людям, которые шли за ним и верили в него. И вот из-за измены Шайны настал тот черный день в Вильямсбурге, когда их отправили на виселицу. Она, и только она повинна в этом.

Он вспомнил тот день, свой ужас и смертную тоску, когда на шею легла грубая пеньковая веревка и палач ждал сигнала, чтобы выбить из-под его ног скамейку. Ненависть с новой силой вспыхнула в сердце Габриеля, и он подумал, что теперь в нем достаточно ярости, чтобы отомстить. Да, сейчас он готов остаться с нею лицом к лицу.

Габриель подошел к комнате Шайны и твердой рукой открыл дверь.

Она лежала на постели, закрыв ладонями глаза, и рыдала – безутешно, горько, отрешенно.

Габриель тихо подошел и встал рядом. Он стоял и молча смотрел на Шайну, и с каждой минутой уменьшалась его решимость, утихал гнев, а на смену им возвращалось прежнее восхищение красотой женщины, лежавшей перед ним. И ему уже совсем не хотелось убивать. Нет, с непреодолимой силой в нем вспыхнуло желание обнять Шайну, прикоснуться к ее шелковистой матовой коже, провести рукой по этим чудесным, похожим на серебряные нити волосам.

Нет, не убивать – любить эту женщину хотелось ему.

– Шайна, – негромко окликнул он, отступая на шаг от кровати. – Шайна!

Она замерла. По-прежнему не убирая ладоней от глаз, Шайна напряглась, вспоминая звук этого голоса. Он вернул из глубин памяти цветущий летний сад, и полную золотую луну на черном ночном небе, и…

Не открывая заплаканных глаз, она опустила руки и впилась пальцами в покрывало. Губы Шайны дрогнули, и раздался негромкий шепот:

– Габриель?

И еще раз, словно шелест ветерка в листве:

– Габриель?

Шепот Шайны проник в самое сердце Габриеля, заставил его похолодеть. Чувствуя, что еще немного – и он сойдет с ума, решил положить всему конец – резко, сразу.

– Шайна! Поднимайся же, дьявол тебя побери! – рявкнул он.

С трудом возвращаясь к реальности из глубин воспоминаний, Шайна разлепила покрасневшие, опухшие веки. И увидела его – наяву, совсем рядом. Или сон все еще продолжается? Разве может Габриель стоять здесь? Ведь он умер в далекой Виргинии! Но нет, это он – живой, близкий, и свет горящих свечей отражается от его блестящих, словно смоль, волос, играет на золотых пуговицах его сюртука…

– Габриель, – еще раз прошептала Шайна, все еще не веря, боясь поверить собственным глазам. – Но это невоз…

Она вскочила с кровати и двинулась навстречу Габриелю – медленно, осторожно, словно боясь спугнуть его. С замирающим сердцем Шайна подошла вплотную.

– Ты жив? – выдохнула она, все еще не решаясь прикоснуться к нему. – Ты жив!

– Да, – холодно ответил он. – Вынужден огорчить вас, мадам, но это так. Я действительно жив.

– Огорчить? – Шайна непонимающе нахмурила брови. – Что значит – огорчить? Но ведь Ребекка писала мне, что тебя вместе со всем экипажем арестовали люди Спотсвуда. И вас судили, и всех приговорили к повешению…

– Все это так, – подтвердил Габриель. – И как раз тогда, когда ты со своим мужем плыла в Англию, я направлялся к виселице во дворе вильямсбургской тюрьмы.

– Но что произошло, Габриель? Мы были вместе в Монткалме… Все было хорошо. Что же случилось в промежутке между твоим отъездом и…

– Довольно лжи! – резко оборвал ее Габриель. – С меня довольно этого дешевого театра!

Шайна растерянно отступила на шаг назад.