Тонкие зеленые ветви ивы низко склонялись над темной речной заводью. Легкий ветерок шевелил их, покрывал рябью поверхность воды, дробил ее на сотни крохотных зеркал. Шайна стояла под ивой на берегу в глубокой задумчивости. Ей отчего-то было грустно, а отчего – она и сама не знала.

Быстро и незаметно пролетел первый месяц жизни в Монткалме. Она не могла сказать, что здесь не рады ее появлению, нет. Новые родственники приняли ее тепло, поселили в прекрасной уютной комнате с большими окнами, выходившими на реку. Сюда же перенесли все ее вещи с борта «Друга» – сразу же после того, как судно вернулось в гавань, принеся весть о ее похищении. Здесь, в этой комнате, вещи лежали до тех пор, пока она не появилась сама – после чудесного избавления от плена.

Дядя был очень рад благополучному исходу событий. Рада была и тетя – шумная, энергичная женщина. К чести ее стоит заметить, что хотя она частенько раздражалась и покрикивала, но делала это беззлобно. Сердце ее было добрым и любвеобильным.

Поначалу Шайна недоумевала – почему ее дядя женился на этой женщине, но со временем прониклась к своей тете симпатией.

Франческе ужасно нравилось ее новое положение леди Клермонт. Об этой ее слабости знали все слуги и поэтому ежесекундно и подчеркнуто называли хозяйку «миледи», а она млела от этого обращения. Франческа носилась со своим титулом, словно ребенок с новой игрушкой, и Шайна подумала, что это, возможно, и стало главной причиной того, что дядя не захотел даже на время появиться в Лондоне. С такой женой ему нелегко пришлось бы среди английского высшего света. Чего-чего, а аристократичности тете явно не хватало.

К тому же, прикинула Шайна, новый барон Клермонт был заранее обречен занять место в последних рядах английских аристократов. Другое дело – Америка. В этой стране – молодой, населенной простыми выходцами из Старого Света, – человек, носивший титул английского барона, был редкостью, и обращение «милорд» и «миледи» здесь имело совсем другой вес и смысл – гораздо больший, чем в Лондоне. Так что и для новой леди Клермонт было гораздо выгоднее оставаться в Америке.

– Шайна? – раздался голос за ее спиной из прилегавшего к дому сада, в котором шумная компания ребятишек воевала с забредшими в хозяйские цветы гусями.

Шайна вздохнула, отрываясь от своих мыслей. К ней приближалась ее кузина Ребекка. Не оставалось сомнений, что она пришла в этот укромный уголок на берегу реки для того, чтобы поделиться своими секретами и рассказать о замечательном своем женихе.

О женихе Ребекки Шайна слышала со дня появления в Монткалме. В самый первый вечер, когда Артур Клермонт привез в свой дом счастливым образом нашедшуюся племянницу, Ребекка пришла в комнату Шайны и поведала историю своего романа и помолвки. Рассказ был пылким, полным любви и нежной страсти, и Шайна подумала, что если когда-нибудь ей самой посчастливится влюбиться так же сильно, как Ребекка, она тоже не удержится и будет делиться своей радостью с таким же жаром.

– Иди сюда! – позвала Шайна, выпуская зажатую в руке гибкую веточку ивы.

– Что ты здесь делаешь? – удивилась Ребекка, ныряя под зеленый полог ивовых ветвей.

Шайна неопределенно пожала плечами.

– Здесь прохладно. И красиво. И тихо. А если присмотреться, можно разглядеть доки там, вниз по реке.

Она махнула рукой в направлении доков и гавани на выступе речного берега вдали. Там на якоре среди прочих судов стоял и «Друг», вид которого всегда рождал у Шайны поток воспоминаний. Словно переводные картинки они постепенно проявлялись и делались все объемнее, все ярче. Ле Корбье, «Черная Жемчужина», знаменитый великолепный «великий Могол» и, конечно же, Габриель – его жесткое, красивое лицо постепенно вытесняло все остальные воспоминания и заполняло мысли Шайны.

– Что с тобой, Шайна? – спросила Ребекка.

Шайна вновь вынырнула из своих мыслей и посмотрела на кузину. Две девушки, сидящие сейчас под развесистой ивой, больше походили не на кузин даже, а на родных сестер. Ребекка казалась чуть-чуть ухудшенной копией Шайны. Та же кожа – разве только чуть менее шелковистая. Те же глаза на загорелом лице – разве только не такие голубые. Те же волосы – тонкие, светлые, вьющиеся – разве только без того неповторимого серебристого оттенка, что у Шайны.

Нужно сказать, что мать Ребекки, леди Клермонт, замечала эту разницу и сокрушалась.

– Вот что значит иметь в своих жилах голубую кровь и быть настоящей аристократкой, – качала головой она, сравнивая дочь и племянницу.

Франческа Клермонт не сомневалась прежде, что Ребекка – идеал женской красоты, однако, увидев Шайну, она скрепя сердце была вынуждена признать, что племянница ее – образец еще более высокой, утонченной красоты и грации. И это заронило искру зависти в ее любящее материнское сердце. А искра зависти постепенно и незаметно стала разгораться в неприязнь.

Что же касается Ребекки, то она была слишком поглощена своей любовью и грядущим замужеством и, в отличие от матери, не испытывала никакой зависти к Шайне. Она считала, что скорее Шайна должна завидовать ей. Если что-то и тревожило Ребекку, так это опасение, что рано или поздно Шайна может положить глаз на ее суженого.

– Шайна? – повторила Ребекка, так и не дождавшись ответа от кузины. Она протянула руку и дотронулась до желтого шелкового платья Шайны. – Что с тобой, Шайна? Почему ты так побледнела?

Шайна улыбнулась и сказала извиняющимся тоном:

– Так, ничего. Просто я смотрела на «Друга» в доках, и его вид напомнил мне…

Ребекка ничего не сказала. Конечно, она прекрасно знала о том, что Шайну похитили с борта отцовского судна, забрали в плен. Знала, что сначала Шайна попала в руки Ле Корбье, а затем стала добычей Габриеля Форчуна. Вот, пожалуй, и все. Только скупые и голые факты.

Разумеется, любопытство Ребекки требовало большего. Ей очень хотелось услышать все детали, все мельчайшие подробности. Ребекка просто сгорала от желания знать – каково быть похищенной разбойниками, каково жить на борту пиратского судна. Ей хотелось иметь представление, как выглядят пираты, во что они одеты, как они живут и чем занимаются во время своих плаваний по морям и океанам. А еще ей было интересно понять, как сумела Шайна вырваться из их цепких рук и бежать.

Но Шайна упорно молчала, и поэтому Ребекка частенько размышляла над этими вопросами сама. Она слышала множество историй о пиратах и о женщинах, которых они похищают, а затем делают их своими любовницами.

Она вспомнила, какой слабой и беспомощной чувствует себя в объятиях своего жениха. Вспомнила его губы, страстно прижимающиеся к ее губам, вспомнила, как перехватывает дыхание от его поцелуев. И тогда Ребекка представляла на месте своего жениха красивого и сильного пирата, привыкшего силой брать все, что ему хочется – будь то золото или женщина, и ее сердце замирало от сладкого страха.

Но, конечно же, Ребекка никогда не стала бы расспрашивать Шайну о подробностях ее пребывания на пиратском судне. Воспитание, деликатность и, не в последнюю очередь, страх перед отцовским запретом не позволяли ей затрагивать в разговоре с кузиной столь болезненную тему. Что могло сыграть положительную роль, так это время. Время затянет раны, сгладит переживания, и Шайна однажды сама расскажет ей все.

– Совсем забыла, – сменила тему разговора Ребекка и опустила руку в карман платья. – На твое имя пришло письмо. Мама попросила меня передать.

Шайна взглянула на конверт, сломала сургучную печать. Развернула и быстро пробежала глазами исписанный лист бумаги. Затем сказала упавшим голосом:

– Он возвращается… – Шайна растерянно взглянула на кузину. – Йен Лейтон возвращается.

– И что в этом плохого? – удивленно спросила Ребекка. – Папа рассказывал, что этот доктор – настоящий джентльмен.

– Полагаю, что это так и есть, – неохотно согласилась Шайна. – Он очень милый. И его доброта ко мне переходила все границы. Он так заботился обо мне, когда я болела… Но он не… не…