Гоголь и Глинка сняли автоматы с предохранителей и кинулись к двери. Глинка выбил ее ногой, а Гоголь, пригнувшись, сунулся было вовнутрь, но тут же отпрянул — Лесков был начеку и дал еще одну очередь.

— Эй, что за стрельба! — крикнул наконец Демичев.

— Нарушили присягу, — коротко объявил Лесков, бледный и тяжело дышащий.

Демичев и Щедрин поспешно одевались.

Вынырнувший из бассейна Державин снял с пояса пукалку со слезоточивым газом и бросил ее Глинке. Глинка включил пукалку. Гоголь ударил в дверь ногой, а Глинка кинул пукалку внутрь. Подождали секунд десять, набрали в легкие воздуху, и ворвались в предбанник. Там никого не было. Где-то впереди, в другом конце предбанника, хлопнула дверь и раздались шесть одиночных выстрелов. Бывшие спецназовцы побежали вдоль стены в направлении пальбы, не дыша и открывая глаза только изредка.

— Ага, и негритос тут же! — закричал яростно рядовой Алешунин.

Милн схватил Аделину за куртку и рывком выхватил ее из линии огня, спрятавшись вместе с ней за угол, пока, неслышно ступая, Эдуард пробирался вдоль стены — по задымленному коридору в вестибюль. Губы Аделины плотно сжались, она шагнула обратно и дала две коротких, злобных очереди. В другом конце кто-то застонал и кто-то закричал. Милн, опомнившись, снова втянул Аделину в альков.

— Я здесь, — с расстановкой сказала Аделина, — а в Питере Мишура поет.

— У вас, душа моя, навязчивые идеи, — заметил ей Милн. — Может и не поет Мишура в Питере вовсе. Может, она в Вене поет.

Демичев и Щедрин побежали по коридору, освещенному только контрольными огоньками вдоль плинтусов — было похоже на ночное скоростное шоссе где-нибудь в Германии. Щедрин нервничал больше Демичева — ему явно хотелось пострелять, чтобы снять напряжение, дать волю чувствам, полюбоваться собственным умением и сноровкой. Демичев, грузный, не в форме, стал отставать.

— Беги, беги, — велел он Щедрину. — Вперед. Я за тобой.

Щедрин побежал быстрее — туда, где метрах в двадцати сочился из-под двери свет. Демичев приостановился, чтобы перевести дыхание. А затем снова бросился вперед, но неожиданно дверь справа открылась, его схватили за волосы и приставили к шее пистолет, и вовлекли в помещение. Хлопнула дверь, Демичева пихнули на стул, и вспыхнул рядом с ним, на покрытом гладкой пластмассой столе, походный фонарь фладлайтового типа. Подсобное помещение — инструмент, канистры, всякая дребедень и, несмотря на юный возраст «Русского Простора» — обшарпанные стены. Может, подсобные помещения специально строят с обшарпанными стенами, сразу, изначально? На столе стояли рядом два стильных чемодана.

— Сидите, — велела женщина сухим голосом. — Ведите себя достойно.

Одета она была по-спортивному, в обтягивающие капри, футболку, и сникеря. Где-то я эту сволочь видел, подумал Демичев, косясь на дуло пистолета итальянского производства — Беретта 93R.

— По уговору, — сказала она.

— По какому уговору?

— По уговору, заключенному между вами и моими работодателями.

— Как? Уже?

— Что — уже? Моя задача — вас отсюда вытащить живым и желательно целым. Что я и намереваюсь произвести, заручившись вашим согласием.

— А кто вы такая?

— Вам будет спокойнее на душе, если вы будете это знать? Отвечайте быстро.

— Да.

— Шелест.

— Шелест? Шелест… Э… Какой Шелест? Тот самый, легендарный?

— Благодарю, — сухо сказала женщина, глядя оценивающе на Демичева.

— Шелест — мужчина, — возразил Демичев.

— Сплетни, — парировала женщина. — Впрочем, если вам непременно нужен мужчина, я могу уйти без вас. Ждите мужчину.

Помолчали.

— Решайте, — сказала женщина.

— Что решать?

— Идете со мной или остаетесь?

— Я…

— Вы совершили несколько глупостей за последние пять часов, совершенно непростительных.

Демичев похолодел.

— Например, — продолжала женщина, — вы связались с президентом Белоруссии и попросили у него негласного убежища.

Демичев промолчал. Человек смелый от рождения, он в первый раз в жизни почувствовал безнадежный, леденящий ужас.

— Тем не менее, уговор остается в силе. Только запомните, Демичев. Куда бы вы сейчас не подались, без моей помощи вас нигде не ждут радушные хозяева. Об этом вас предупреждали заранее, и вы кивали головой с важным видом, не так ли. В Москве, в Киеве, в Вашингтоне, в Лондоне, в Париже, в Берлине — вас уберут в течении двух дней, и об этом никто не узнает. Вам повезло — с этой вашей глупостью. Президент Украины, или Франции, обязательно пригласил бы вас к себе, и пообещал бы вас уберечь. Чтобы тут же вас убрать. Президент Белоруссии оказался единственным непосвященным. И он на вас, судя по интонациям, за что-то сердит. Ну, не важно. Отвечайте — идете со мной?

Демичев кивнул.

— Правильное решение. Теперь мне нужно знать, куда вас пристроить.

Она перевернула один из чемоданов, открыла его, и оглядела содержимое.

— По-французски говорите?

— Нет.

— Плохо. По-английски?

— Нет.

— По-немецки?

— Нет. По-испански немного.

— Вот и хорошо. Стало быть, Южная Америка.

— Почему же не Испания?

— Потому что у меня не туристическое агентство. Теперь отвечайте — но говорите только правду, и делайте это быстро, от этого зависит, куда именно я вас определю. Арабескам бонбоньерки и конфетницы не поставляли, находясь на посту?

— А?

— Арабескам. Бонбоньерки.

— Нет.

— А персирианцам?

— Нет.

— А вообще с магометанием дело имели?

— Э…

— Да или нет.

— Нет.

— Ну, смотрите. Теперь так. Вы одеваете вот это… черт… плавать умеете?

— Умею.

— Оденете вот это барахло. И я надену такое же. Мы выйдем в коридор и пройдем восемнадцать шагов. Затем повернем направо. Там дверь на лестницу, а на лестнице окно. Под окном козырек, но не над входом, а просто так. Спрыгнем на козырек, не подвернув ногу. С козырька на землю. Спокойным шагом выйдем в переулок. Переулок ведет к реке. Там сейчас воды по колено. Вставим в хлебальники трубы и похуячим вверх по течению. Затем переправимся. Сядем в катер.

— Какой катер?

— Непотопляемый. Двухместный.

— Э…

— Да?

— Вообще-то наверху стоит вертолет, — сказал Демичев.

— Погода нелетная на дворе. Буря. Осадки. Кроме того, вертолет этот, кажется, упал давеча.

— Куда упал?

— На тротуар. И раскололся. И, кажется, взорвался. Надо было брезентом закрывать.

— А нельзя…

— Нет.

— Что — нет?

— Вы хотели взять с собой кого-то. Нет, детка, увы, нельзя. Я бы тоже кое-кого взяла с собой. И уж точно не вас. Есть у меня тут один на примете…

Все — Марианна, Стенька, Пушкин, отец Михаил, присоединившиеся к ним Нинка с привратником — обернулись, когда в бар, не помня себя, вбежала неровной рысью телеведущая Людмила. Полуголая, босая, с разбитым ликом, с запекшейся в волосах кровью, запричитала в голос студийным контральто:

— Эдик! Где Эдик?! Эдик, спаси меня!

Отец Михаил встал и протянул к ней руку.

— Где Эдик? — повторила она. — Он меня убьет! Где Эдик?

— Эдик сейчас придет, — пообещал отец Михаил, снимая пиджак. — Вот, накиньте, а то холодно.

— Нет! Он меня убьет! И вас всех тоже!

Отец Михаил терпеливо ждал, держа пиджак в руках. Марианна, чуть придя в себя, нарушила Третью Заповедь, и это как-то подействовало на Людмилу, вывело ее из узконаправленности мысли.

— А? — сказала она.

Отец Михаил шагнул к ней. Она позволила ему накинуть ей пиджак на плечи. Он ласково но настойчиво повлек ее к столу.

— Сгинь, — сказал он Стеньке, и Стенька поспешно пересел к суетящемуся, то привстающему, то снова садящемуся, Пушкину.

Отец Михаил усадил Людмилу между собой и Марианной таким образом, чтобы быть между женщинами и входом. Затем он посмотрел на стол, и Пушкин тут же макнул в стакан салфетку и протянул священнику.