Пауза.

— Блеск, — прокомментировала Аделина. — Глубочайшее философское измышление. И что же?

— А дело в том, — продолжил Милн, — что ни у покойного Каменского, ни у зыбко здравствующего поныне Кречета нет законных наследников.

Помолчали.

— Договаривайте, — попросила Аделина.

— Такие корпорации, как Тепедия, слишком разветвлены, чтобы их можно было ликвидировать одним махом и конфисковать всё, им принадлежащее. Что-то где-то останется. Кречета уберут, потом в питерской тюрьме произойдет… хмм…. что-нибудь, и все права на остатки тепедийной роскоши перейдут к единственному наследнику, точнее — наследнице, а дальнейшее будет зависеть от того, насколько легко эта наследница поддается манипулированию, и кто именно будет ею манипулировать.

Помолчали.

— Вот же ты сука болтливая, — сказал Эдуард.

— Подонок, — презрительно бросила в темноту Аделина.

— Я?

— Я?!

Это двойное «я?» — Милна и Эдуарда одновременно — произнесено было в полный голос.

— Тише, — сказала Аделина.

И опять все смолкло.

— А, так вы еще и переспали, — догадался Эдуард. — Ебаный в рот! Ну и блядь же ты, Линка!

— Не оскорбляйте даму, — предупредил Милн.

— Пошел ты…

— Тише, сюда идут.

Шли не снизу, как ожидалось — а сверху. Лязгнула железная дверь, грохнула алюминиевая затворка. Ветер загудел сильнее, и дверь снова захлопнулась, но тут же отворилась. Еще немного поскрипела, ворочаясь на петлях, и опять захлопнулась. Раздалось неуверенное шаркание и сопение, а потом кто-то оступился на темной лестнице, стал падать, и упал на Милна.

Милн включил фонарик.

— Сгинь, — сказали ему пискляво.

Милн поводил фонариком вверх-вниз, и в стороны. Обнаружились три грязных детских лица, с глазами, широко распахнутыми от ужаса.

— Сейчас они заорут, — предупредил Эдуард.

И дети действительно — собрались заорать. Один из детей оказался девочкой. Она открыла рот очень широко и выдала шесть тактов на одной ноте. Ля-бемоль, машинально отметила про себя Аделина.

— Тихо, — сказал Милн.

К девочке, как по сигналу, присоединились оба мальчика.

— Заткнитесь вы! — тихо и страстно сказал Эдуард.

— Эдька, с ними надо ласково! — проинструктировала его Аделина.

— Заткнитесь на хуй, — стараясь говорить ласково, сказал Эдуард. — Ну, пожалуйста. Здесь совсем не страшно, а дядя просто негр.

— Я просто негр, — кивнул Милн. — И еще я плясать умею. Лезгинку и другие национальные танцы. Шшш. Все хорошо. Вы откуда здесь образовались?

— Мы больше не будем, — пообещал один из мальчиков.

— И не надо, — согласился Милн. — Где ваши мамы?

Молчание.

— Вы, наверное, спать хотите. Что вы там делали, наверху?

— Мы думали, мы будем Ольку насиловать.

— Какую Ольку?

— Вот ее, — мальчик показал пальцем на девочку. — Мы еще вчера с ней договорились.

— Ну и как?

— Там дядя спит.

— Где?

— В комнате. Дверь открыта, а он спит. И вино разлил. — Не спит он, дурак ты, Сережка. Дядю помочили.

— Нет, он спит.

— Дурак.

— Тихо! — подала голос Аделина. — Тише, дети. Эдька. Посмотри, что там.

— Почему я?

— Потому что Седрику я доверяю меньше. Устраивает?

— Почему?

— Седрик представитель иностранной разведки. Эдька — иди, и быстро возвращайся. Живее!

Эдуард вздохнул, велел детям посторониться, и прошел наверх.

— Милн! — сказал он сверху.

— Ну?

— Фонарик выключите.

— Да… Дети, я сейчас выключу фонарик, но это не страшно. А тетенька вам споет чего-нибудь, очень тихим голосом, проникновенно. Правда, тетенька?

— Правда.

Милн выключил фонарик. Эдуард не без труда отворил дверь и вышел в ветренный коридор. Как дети смогли открыть дверь, прижатую ветром — неизвестно. Дети могут многое, и это их умение как правило недоступно пониманию взрослых. Шесть контрольных огоньков горели вдоль коридора, почти ничего не освещая. Подождав несколько секунд, давая глазам привыкнуть к темноте, Эдуард ощупью стал продвигаться вперед. Как в таких потемках ориентировались эти сопляки? Сука Линка… Из-под двери слева, едва видимый, сочился свет. Компьютерный замок отсутствовал вместе с ручкой. Проведя ладонью по двери, Эдуард поранил себе кожу — ручку, очевидно, сбили или вырвали с корнем. Эдуард надавил на дверь. Она легко поддалась и открылась бесшумно. Нет, ручку вырвали явно не дети. Или дети?

Номер освещался настольной лампой рядом с телевизором. Возле кровати лежал труп, а в руке у трупа наличествовал пистолет. Эдуард подумал, что Кудрявцев выбрал очень неудачный момент, чтобы застрелиться. Но тут же отогнал эту мысль. Во-первых, человек на ковре был в хаки, а во-вторых, был он выше и шире щуплого Кудрявцева. Присев на корточки, Эдуард пощупал человеку горло, а затем руку. Час назад, как минимум.

И вернулся на лестницу.

— Что там? — спросила Аделина, опередив Милна, когда дверь закрылась, и Милн включил фонарик.

— Там Вадим, — сказал Эдуард.

— Что — Вадим?

— Скорее всего… он застрелился.

— Ага, — сказал Милн.

— Не пугай детей, — бесстрастно велела Эдуарду Аделина. — Ты уверен, что он застрелился?

— Деловая какая. Нет. Возможно, его застрелили. Чего на свете не бывает.

— Кто?

— Кудрявцев.

— Эдька, не до шуток!

— А что? — Эдуард посмотрел на нее мрачно. — Историки — такой, знаешь ли, народ. Там замок вырван с корнем. Вадим стучался к Кудрявцеву, Кудрявцев не открывал. Вадим в сердцах выбил замок, ворвался, как потный боров, а Кудрявцев, интеллигентный человек, возмущенный неуважением к своей исторической персоне, дал Вадиму в морду, отобрал пистолет, застрелил Вадима, вложил пистолет Вадиму в руку, и, забыв выключить свет, вышел в никуда.

Помолчали.

— Это хуйня, — сказал один из мальчиков. — Это ты голливудских фильмов насмотрелся. Это…

— Дам по шее, — предупредила Аделина.

Мальчик замолчал.

— Хороший был план, — посетовал Милн.

— Действуем по второму плану, — решила вслух Аделина.

— Нельзя, — возразил Эдуард.

— Другого у нас нет.

— Все равно нельзя.

— Эдуард, вы хоть оттащили его… в шкаф, или еще куда? — спросил Милн.

— Нет.

— Почему? Лень было?

— Его обнаружат так или иначе.

— Тише, — скомандовала Аделина. — Действуем по второму плану. Возвращаемся в бар. И этих… с собой возьмем. Где же их мамаши, почему не следят за детьми. Как рожать — так горазды, а воспитывать — так нет.

Сержант Гоголь ничего не имел против рядового Лескова — совершенно. Ему до рядового Лескова не было никакого дела. Но рядовой Лесков застил проход — стоял возле бассейна и смотрел на воду, в которой ничего интересного, по мнению сержанта Гоголя, не плавало.

— Посторонись, Лесков, — попросил Гоголь.

— Э?

— Посторонись, дай пройти.

— Да ты ж только что сменился.

— Я говорю, посторонись, рядовой.

Но рядовой Лесков, подчиняющийся только Вадиму, лишь фыркнул в ответ. Сержант Гоголь сделал угрожающий жест. Рядовой Лесков, и без того нервный тип, тут же взял автомат наперевес.

— Не серди меня, хохол.

Сержант Гоголь даже опешил слегка. Во-первых, никакой он был не хохол. Во-вторых, он был сержант. В третьих, у него было срочное дело в предбаннике.

— Ты что, Лесков, с коньков спрыгнул? — осведомился он.

За спиной Гоголя появились еще двое — рядовые Глинка и Державин. Лесков снял автомат с предохранителя.

— Всем стоять, — велел он, пятясь к двери предбанника.

У рядового Лескова было замечательное чутье. Но не было выдержки. Державин потянулся поправить ремень автомата, и это движение вывело Лескова из себя. Лицо его исказилось. Державин, Глинка и Гоголь поняли, что сейчас произойдет — у них тоже было чутье, плюс большой опыт. Гоголь плашмя кинулся на стену, Глинка перекатился через себя боком, а Державин нырнул в бассейн. Лесков выдал длинную очередь, ни в кого не попав, и, открыв дверь спиной, отступил в предбанник, оставив после себя на полу бассейного зала отстрелянные гильзы.