— Физическому воздействию, — уловил мысль Вадим.

— Не так грубо. Бывают разные степени воздействия, — возразил Некрасов. — Она не хочет с вами сотрудничать, она не хочет рекламировать теории Кудрявцева — не потому, что с чем-то не согласна в глубине души, или это противоречит ее принципам или, не знаю, духовным идеалам, но просто потому, что это против правил.

— А ты хочешь с нами сотрудничать? — спросил вдруг Демичев.

— Я — хочу, — подтвердил Некрасов. — Я не верю в эту аферу, я думаю, что вы скорее всего провалитесь, но мне интересно.

— Не веришь?

— Нет.

Вадим зло посмотрел на Некрасова.

— Но если мы провалимся, — Демичев прищурился, — ты провалишься вместе с нами. И тебя ждет то же самое, что ждет нас.

— Не думаю.

— Почему ж?

— Я скажу, что вы меня заставили.

— Тебе никто не поверит.

— Ха! — Некрасов принял надменную позу (Вадиму захотелось дать ему в морду). — Я добился недавно, чтобы Кречета освободили, доказав присяжным и свидетелям, что он ни в чем не виноват, хотя половина свидетелей действительно знает о его деятельности не понаслышке. Так неужели вы думаете, что я не выпутаюсь? Это несерьезно, Трувор Викторович.

Демичев задумался.

— Что ж нам, пытать ее, что ли, Марианну? — спросил он наконец. — Что ты предлагаешь?

— Зачем? Вы же, вроде бы, не садисты. Ее нужно просто выпороть. Этим вы докажете ей, что существует еще одно правило — если не делаешь, что велит Демичев, тебя будут пороть. Можете заодно выпороть негра.

— Как выпороть?

— Розгой. Это такое историческое приспособление. Отрывается прут, гибкий, мочится в воде… кажется так. Впрочем, если вам нужна точность, можете осведомиться у историков — у той же Марианны Евдокимовны.

— Слушай, она у меня была… я у нее учился, — запротестовал Демичев. — Она мне проходные баллы ставила. Нет, это ты, Некрасов, болтаешь попусту.

— Он прав, — сказал Вадим. — Он совершенно прав. Пойду сорву прут.

— Где ты его сорвешь?

— Уж чего-чего, а пруты в Новгородчине еще не перевелись.

Хлынул дождь, и повар, прибывший на смену, промочил ноги и, шуруя в кухне, чихал зычно и влажно, и кашлял так надрывно, что на сушильных стендах дрожала гостиничная посуда с эмблемами, на которых изображены были пестрые избы с соломенными крышами и витязи с копьями, вид которых вызывал ассоциации с фалангами Александра Македонского. Первым делом повар избавился от продукции конкурента — вывалил салаты Бабы Светы в мусорник.

— Старая ведьма, — бормотал он, разделывая японским ножом для приготовления сашими свиные отбивные. — Так я же заставлю тебя отвечать… да…

Сменяющиеся солдаты из команды Вадима есть хотели дико и временами заглядывали, не стесняясь, в кухню. Дети, всё утро смотревшие по телевизору мультфильмы и рекламы, ныли в голос и управились разбудить трех похмельных матрон, потребивших накануне все содержимое минибаров в восьми номерах пятого этажа. Как они умудрились эти номера открыть они и сами не смогли бы объяснить. В жизни многодетных матерей есть много таинственного. По очереди напившись воды из-под крана в ванной, раздав множество подзатыльников, и убедившись, что лифты по-прежнему не работают (команда Вадима предусмотрительно их отключила, чтобы не сосали без толку энергию из генератора), матроны вместе с выводком устремились по узкой лестнице вниз, в вестибюль, а там по запаху определили, где дают еду. И, робея, ввалились в бар.

Вадим быстро вышел из гостиницы и оглянулся по сторонам, щурясь — лило как из ведра. Следовало вернуться за зонтиком. Но нельзя было уронить престиж. Ближе к стрелке росли какие-то чахлые деревца — слишком чахлые. Он зашагал в другую сторону, на север. Через два квартала, на поперечной улице, слева стояло несколько молодых… нет, Вадим не помнил, как они называются, эти деревья. Он подошел к ним. Деревья были тонкие, а ветки, на которых росли прутья, располагались высоко. В конце улицы появился прохожий, вооруженный зонтиком. Вадим представил себе, как он в своем хаки лезет по тонкому стволу вверх, и там срывает прут, и может быть даже падает с дерева, обдирая себе руки. Может, сшибить прут выстрелом? Он прикинул расстояние. Попасть-то я попаду, подумал он, а вот сшибется ли он?

Он пошел дальше по улице. Совершенно неожиданно справа по ходу, в диагональном переулке обозначился старый дуб с тяжелыми ветвями. Вадим подошел к дубу и, протянув руку вверх, оторвал прут. Но прут оказался гнилой и ломкий, и часть коры, дряхлой — просто грязь, а не кора — осталась у Вадима в руках. Вадим бросил прут и оглядел дуб, крепко побитый кислотным дождем. Здоровые ветви росли, опять же, очень высоко.

Почему обязательно прут, подумал Вадим. В крайнем случае мог бы оторвать антенну от рации, антенна гибкая. Смочить в воде… Черт, какие глупости в голову лезут. Сука Некрасов. Надо было просто хлопнуть даму по морде пару раз. Готика ей новгородская не нравится! Гадина. Два наряда вне очереди.

Он вернулся к основной магистрали города. На самом углу росла вполне приличная береза, белая с черными пятнами, как панда. Одна ветка располагалась достаточно низко, и из нее росли вполне подходящие пруты. Лезть все равно придется. Вадим примерился к стволу и тут же отскочил назад, за угол.

Через некоторое время мимо него на шоссейной скорости пролетел внедорожник, набитый людьми в хаки, везущими в «Русский Простор» биохимика Льва Пушкина. Не хватало только, чтобы они увидели командира, лазающего под дождем по белохолмённым березам во имя поддержания престижа новгородской готики. А была ли действительно в Новгороде готика? Кудрявцев — умница, он копал много, узнавал, корпел. Да и вообще Кудрявцев производит впечатление человека, мыслящего логически. И статьи пишет, даже научные, очень интересно и легко, приятно читать. Наверное он прав. Была готика. Вадим не был уверен, что совершенно точно знает, как выглядит готика. Ну, типа, что-то остроконечное такое, ввысь всё, ввысь, и арки такие продолговатые, вроде бы. Типа католических церквей, что ли. Или шотландских замков. Те, правда, не совсем ввысь, те просто к скалам крепятся, как грибы какие-то. Или это в Германии? Надо будет Кудрявцева спросить, когда голос обретет.

Некрасов зашел в отведенный ему номер, беззаботно потянулся, поднял шторы, полюбовался дождем, повернулся к окну спиной, и только после этого увидел сидящую в кресле по соседству с телевизором Амалию. Вздрогнув и побледнев, он переместился к постели и сел на нее — подальше от гостьи.

— Что вам от меня нужно?

— Не сердитесь, — попросила Амалия. — Мне просто интересно. Почему вы уехали из Москвы?

— Мне там не понравилось.

— Нет, дело не в этом.

— Если знаете, зачем же спрашивать?

— Вы думаете, в Новгороде вас не найдут?

— Кому нужно, прекрасно знают, что я в Новгороде. Мне не хотелось им мозолить глаза, вот и все.

— Что ж, — Амалия поднялась и улыбнулась — грустно и презрительно. — Моя сестра знала, что мы здесь с вами увидимся. Я спросила ее, что вам передать. Она попросила меня подарить вам розу. Просьбу я выполнила, и я удаляюсь.

— Постойте, — сказал Некрасов, вскакивая на ноги.

Зацепившись за угол постели, он потерял равновесие, припал на одно колено, рукой оперся о постель. Когда он снова поднял голову, Амалии в номере не было.

— Да постойте же! — крикнул он. — Мне нужно кое-что вам… Ну вот.

— Я слушаю, — сказала Амалия.

Некрасов завертел головой. Теперь она стояла у открытой двери в ванную, касаясь плечом косяка. Ванную и входную дверь разделяли метров семь.

— Пожалуйста, выслушайте меня.

— Говорите.

Некоторое время он молчал. Чего это я перед ней оправдываюсь, подумал он. И потом вспомнил — почему.

— Я виноват перед вашей сестрой. И как человек, и как законник. Я мог отказаться от дела ее мужа, я мог доказать его невиновность. Я не сделал ни того, ни другого, несмотря на то, что обещал ей, что его освободят. Но, видите ли, я тоже человек.