— Совсем недорого. Девяносто долларов, и она твоя на целый час. Очень хорошая девушка, мягкая.

— Нет, спасибо, у меня столько нет.

— А сколько есть?

— Долларов двадцать всего.

— Да? — удивился привратник менее интимным голосом. — Двадцать… Ну, за двадцать она может тебе отсосать. Не желаешь?

— Не сейчас.

— Ну, хорошо.

И привратник отпустил Кудрявцева. Дневная регистраторша начала клевать носом. Привратник строго на нее посмотрел.

Из бара вышел Эдуард, оперся спиной о ровно выкрашенную цементную стену, и тяжело вздохнул. Привратник проследовал к нему.

— Девушку не хочешь, парень? Недорого.

— Недорого — это сколько?

— Триста долларов. На целых два часа. Что хочешь, то с ней и делай.

— А где она сейчас, эта девушка?

— А вон за конторкой сидит.

— Нет, не хочу.

— Может, просто отсосать? Тогда сто долларов всего.

— Отвянь, мужик. Не до тебя сейчас.

Эдуард обернулся. Из бара вышли Аделина и Стенька. Втроем они направились к лифтам.

— Развратники, — неодобрительно пробормотал привратник, снова занимая место у дверей.

Минут через пять появился долговязый негр, остановился, и сунул руки в карманы, раздумывая. Привратник отделился от входа и пошел к нему по диагонали.

— Эй, мэн, — сказал он, подходя. — Ю лайк герлз?

Некоторое время негр глядел на него не мигая.

— Гуд герлз. Ю лайк факинг вайт герлз? Кам он.

— Пошел на хуй, — быстро и четко, и очень чисто, ответил негр, еще немного постоял, и направился к лифтам.

Привратник слегка опешил.

Еще через десять минут регистраторша окончательно погрузилась в зыбкую регистраторскую дрему. Привратник подошел, взял ее за волосы, и вернул в сидячее положение.

— Спишь, сука, — сказал он без особой злобы, и также без злобы шлепнул ее по щеке. — Никто тебя не хочет, — добавил он задумчиво. — Потому что спишь все время. А ты не спи, блядь. Время такое, переходное. До конца смены хуйня какая-то осталась, час всего, никто ничего не хочет. Ладно, вставай, пойдем в Два Бэ, я сам тебя выебу. Раз такое дело. Час всего, блядь, до конца смены.

Регистраторша встала и без энтузиазма пошла за привратником. Некоторое время вестибюль оставался пустым.

— А вообще-то интересно все это, — многозначительно произнес Стенька, шляясь по номеру Аделины. — Я, правда, в истории не разбираюсь. Но предки мои из Новгорода, и я тоже чувствую — вот нет во мне ничего рабского. Совсем. И ведь не случайно же. Надо бы подумать. Жаль, что связи нет — поискали бы в сети, может нашли бы… чего-нибудь… Ты, Эдуард, откуда родом?

— Из Бердичева, — сказал Эдуард. — Закрой-ка ниппель пока что.

— Да я только…

— Закрой, закрой. Аделина! Сколько можно торчать в душе!

Оба прислушались.

— А там все ли с ней в порядке? — подумал вслух Стенька.

Оба одновременно кинулись к двери ванной.

— Аделина!

— Лин!

— Эй!

Эдуард повертел ручку, грохнул в дверь кулаком четыре раза подряд. Дверь открылась. С мокрыми волосами, босая, торс затянут в полотенце, Аделина прошла мимо них к постели и села.

— Я понимаю, все очень заняты решением крупномасштабных проблем. Но все-таки я хотела бы знать — кто именно за мной гонялся. Возможно, это эгоизм с моей стороны. Но тут уж ничего не поделаешь. Эдуард — либо ты мне говоришь все, как есть, либо в Питер я вернусь прямо сейчас. Пешком, если нужно.

— Да не волнуйся ты так, — Эдуард пожал плечами, переводя дыхание.

— Ты нас напугала, — сообщил Стенька.

— Скрывать, в общем, и нечего. Рассказывать при Стеньке?

— Да. То есть, нет. Не знаю.

— А что я? Я могу выйти, — сказал обиженно Стенька.

— Когда под Тенедию начали копать, у нее было три основных владельца. Каменский, Кречет, и твой отец.

— Кречет? — переспросила Аделина.

Эдуард наклонил голову вправо.

— Продолжай.

— Каменский исчез. Когда Кречета арестовали, он попросил помощи у твоего отца. Что-то у них не сложилось. Кречет уверен, что Каменский его бы вытащил, и что твой отец заказал Каменского — именно для того, чтобы Кречета посадить. Твоего отца должны были арестовать не вчера, а через неделю. До этого тебя должны были…

— Ну?…

— Изнасиловать и, возможно, убить, в присутствии твоего отца. Люди Кречета. Произошла утечка информации — люди Кречета узнали, что твоего отца собираются арестовать сразу по его возвращении в Петербург, и поспешили.

— Власть Зверя, — пояснил Стенька.

— Заткнись, — сказал Эдуард. — У Кречета есть подозрения, что твой отец хотел его заказать, чтобы его прикончили в новгородской тюрьме.

— Так это всё… — тихо сказала Аделина.

— Это не так.

— Не так? — с надеждой спросила она.

— Он пытался его заказать до тюрьмы, но дело сорвалось. В конце позапрошлого февраля. В Новгороде в это время очень много пьют.

— А Кречет этот — новгородец? — спросил Стенька.

Эдуард помолчал некоторое время и решил, что вопрос резонный. И ответил:

— Черт его знает. Вроде прибалт какой-то. В Новгороде живет давно.

— А по профессии он кто?

— Тебе бы, Стенька, следователем работать.

Стенька непроизвольно слегка приосанился.

— А теперь? — спросила Аделина.

— Теперь, пока твой отец находится под арестом, опасности для тебя нет. Кроме…

— Кроме?

— Ну, это не опасность, это так, мелочи. Один из друзей Кречета частично спонсирует некоторую часть репертуара некоторых театров.

— И что же?

— Да как тебе сказать… То есть, никаких приказов или даже пожеланий от Кречета на этот счет нет и не будет, но из театра тебя скорее всего уволят, просто на всякий случай. Чтобы никто из спонсоров потом не обижался.

— Сволочи, — сказала Аделина убежденно. — Какие все сволочи.

— Это несправедливо, — вмешался Стенька. — Это нехорошо. Нужно, чтобы об этом узнали.

Аделина отрешенно вздохнула.

— О чем? — спросил Эдуард.

— Вот об этом, — пояснил Стенька. — Не знаю, может, репортеров пригласить, они любят скандалы.

— И что же сделают репортеры? — Эдуард посмотрел на Стеньку, удивляясь его наивности.

— Не знаю. Напишут статью.

— И кто ее будет читать?

— Те, кто читает статьи.

— И потом что?

— Не знаю. Будут какие-нибудь протесты.

— О да, — Эдуард улыбнулся. — Обязательно. Мировая общественность возмутится, заявят в ООН, весь Ближний Восток побросает оружие, и Чечня тоже, все дружно будут возмущаться, что певицу уволили из оперного театра. Это ведь так близко к сердцу всеми воспринимается, в Чечне, к примеру, в горах каждую ночь то Моцарт, Чайковский, и так далее. Особенно евреи будут негодовать, забыв про конфликт с арабами.

— Почему ж именно евреи? — спросил Стенька недовольно, но было видно, что до него дошло.

— Ну, как… Из-за Чайковского.

— При чем тут Чайковский?

— Но ведь Чайковский был еврей?

— Э… вроде нет, — сказал Стенька. — Аделина, Чайковский — еврей?

Оба уставились на Аделину. Аделина встала, подошла к окну, и уперлась лбом в металлическую, черной индустриальной краской крашеную раму. Эдуард подошел к ней, встал за спиной, хотел коснуться рукой плеча, не коснулся.

— Что ж делать. Многим театрам не хватает денег… — сказал он неуверенно.

— Перестань!

— Но ведь… правда же… ты устроишься в другой театр.

— Ты об этом ничего не знаешь! — зло сказала она. — Отвяжись.

— Почему ж, — обиделся Эдуард. — Кое-что знаю. Искусство в наше время…

— Замолчи, умоляю! — Аделина схватилась за голову.

Эдуард пожал плечами.

— Искусство бывает разное, — сообщил Стенька. — Элитарное искусство мало кому нужно, оно… э…

Аделина обернулась и так на него посмотрела, что он тут же понял — совершена большая ошибка.

— Нет, я не это имел в виду, — начал он поспешно оправдываться. — Я не про тебя, и не про оперу, я вообще…