Опять Москва.
C рассвета — темень.
К зиме истрачен свет за год.
Из подземелья — темя в темя —
на выход топчется-толкается народ.
И среди сотен сапогов к щербатой стенке
трёхлапый ковыляет пёс.
Проходит день.
Идущим по ступенькам
не до собачьих лап и слёз.
Опять они — широкоскулые славяне.
Зверья ошкурки на тяжёлых черепах.
И тот же взгляд, лишённый состраданья,
непроницаемый, как панцирь черепах.
Всё те же люди.
Те же — люди.
Те же,
какие всюду. Уши и глаза
уже и им сегодня режут реже
чужие краски и чужие голоса.
Но я теперь жалею много больше,
жалею больше, чем людей и чем тогда,
запуганного пса.
Сегодня горше
мне от того, что —
«Что за ерунда!»
бормочет дед и костылём толкaет
трёхлапую собаку из угла,
где нищенствует баб ущербных стая
с утра, но он из своего дупла
до сумерек не выбрался… И на свободном
его пространстве пёс себя расположил,
пока костыль холодный в бок голодный
не пнул собаку и не всполошил…
И он, трёхлапый, снова ковыляет,
пошатываясь на своих троих,
и, как тогда, под смех его гоняют
втроём… которые, как прежде, — на троих.
Но псу сегодня от пинков больнее:
не упрекнёт обидчиков народ —
с обиженным уже никто не смеет
себя отождествлять.
Наоборот…
А завтра снова день — и снова угол
искать трёхлапому, незримый пятачок,
незримый для косящих глаз пьянчуги,
недостижимый для его косящих ног.
«А многого, ей-богу, мне не надо —
клочок земли в проходе под землёй…
Залечь на нём и вспоминать как рада
бывала сука-мать, когда домой
я забегал на четырёх; таких же,
как я, сирот бездомных вспоминать,
и тех, к кому я с каждым часом ближе —
прикрывшихся землёю…
Благодать!»
Ступай же, ковыляй, ищи, трёхногий,
перебирай ногами — раз, два, три.
Свободен, помни, только одинокий —
кого никто не слышит и не зрит.
Найди укромный для себя, кобеля —
урода, скромный уголок, глаза
прикрой — и песней колыбельной
почти себя, хоть глотку жжёт слеза.
А песню вспомнишь только по звучанью —
чужие в ней, не-прежние, слова:
На глотку каждую — своя слеза отчаянья,
но та же плаха, та же бечева…
И он бредёт, коричневато-красный,
запуганный комочек-ерунда,
и ищет уголок…
Увы, напрасно
надеясь без особого труда
проститься там с душой голубоокой,
и отпустить её домой говеть —
не ведая, что не бывает лёгкой
кончина, если хочешь умереть,
не ведая, что умирать придётся,
подобно всем другим ущербным псам,
под сапогом бродяги и пропойцы,
такого же ущербного, как сам.
