– Что с тобой? Ты бледен.
– Извини, какая-то ерунда. Мне кажется, что я совсем как Божана. Еще шаг, и я пойму, почему Гоголь перестал писать. – Гремин запнулся. – Но у меня не получается этот шаг. Протягиваю руку и ничего не чувствую. Пустота.
Он выпил вина. Евгения и Марианна переглянулись. Марианна прочитала в глазах бывшей подруги вопрос. Цепко оглядела ее всю, с головы до пят. Высокая, хотя и не как Божана, скорее худенькая. Прямые темно-каштановые волосы зачесаны назад. Высокий лоб, еврейский нос с горбинкой, слегка вспученные глаза, крупный рот, но не уродливый, губы чувственные. Скромная грудь под блузкой (она всегда так одевается, под мужчину – в темную юбку и пиджак в тонкую полоску и белую блузку с дамским галстуком). Узкие кисти, длинные пальцы, стриженые ногти. Ноги – и не длинные, и не короткие. Довольно стройные, но слишком тонкие, без приятной полноты. Серые чулки. Темные туфли на низком каблучке.
Что еще? Да ничего. Наплевать. В таких не влюбляются. Марианна тихо, еле слышно процедила: «Делай как знаешь…» Ей очень хотелось плакать. Она понимала, что сейчас произойдет. Но не была в силах что-либо изменить. И вовсе не из-за каких-то обязательств. Евгения была ей никем. Но Марианна не могла себе позволить полюбить Гремина еще сильнее. Не могла.
Евгения подсела к Гремину, поцеловала его. Нескладно – не без удовольствия отметила Марианна. Вообще-то Евгения умела целоваться. По-современному, по-американски. Гремин, пребывая в полузабытье, ответил. Потом очнулся. Глаза обрели осмысленность. Уставился на Евгению. Тут же выпрямился, отстранил ее. Бокал опрокинулся, и вино разлилось. В полумраке темная клякса, расползавшаяся по мраморной черной глади стола, казалась зловещей. Как кровь, мелькнуло в голове Марианны.
Гремин ошеломленно уставился на Марианну. Та улыбнулась в ответ. Ей очень хотелось улыбнуться саркастически, но улыбка сложилась плоской, натужной. Марианна очень устала и перенервничала. Больше всего на свете в ту минуту ей хотелось Гремина.
Евгения снова подсела к нему. Марианна – с другой стороны. Они принялись ласкать его. Гремин с ошалелым видом сидел неподвижно. Не отвечая, но и не сопротивляясь. Потом усилием воли он бережно отстранил их. И тяжело встал.
– Ну ладно. Хорошего помаленьку. Я пойду.
– Останься, прошу тебя, – умоляюще попросила Евгения.
А Марианной овладела злость.
– Ты никуда не пойдешь!
– Мне пора, поздно, – уже мягче добавил Гремин. – Завтра созвонимся, дорогая.
Он попробовал направиться к двери. Кот поднял свои огромные желтые глазищи на хозяйку, вопрошая: «Ну и что? Отпустишь его?»
Марианна хотела задержать Гремина и не рассчитала движения: тот шагнул вперед, она рванула назад, послышался треск разрываемой материи. Рукав тонкой французской сорочки поддался сразу. Марианна медленно сползала вниз, процарапывая своими кошачьими полированными ногтями предплечье Гремина. На нежном батисте расплылось пятно крови, быстро набухая.
Гремин повернулся. Собираясь твердо, раз и навсегда оторвать ее от себя. Марианне стало страшно. За себя. Она должна победить в этой схватке. И тогда она спокойно сказала то, о чем совершенно забыла:
– Ты никуда не уйдешь. Ты мне обещал тогда в Ареццо. Ты мне дал слово, что ты примешь любые правила, любые условия, которые я тебе предложу.
Сегодня я тебе предлагаю эти условия, и ты их примешь. Я тебя люблю. И буду любить всегда…
Гремин как-то весь поник. Четыре женские руки стягивали с него рубашку, капала кровь. Черный кот, не любивший и ревновавший Гремина, как и прочих мужчин, навещавших хозяйку, кажется торжествовал непонятную победу. В комнате было жарко и душно. Открыть окно в голову никому не пришло.
Хотя если бы Марианна распахнула окно, как она частенько делала летними вечерами, чтобы насладиться видом на площадь перед синагогой, она наверняка заметила бы высокую фигуру в черном, стоявшую с краю, на карнизе. Несмотря на четвертый этаж и кромешную тьму, незнакомец чувствовал себя на карнизе вполне удобно. Скорее всего, он давно расположился на своем месте и имел возможность наблюдать не только предыдущую сцену, но и весь предшествующий разговор.
ГЛАВА 12
Клэр Люс, жене Генри Люса и с марта 1953 года – послу Соединенных Штатов Америки в Итальянской республике, не нравилось здание американского посольства на виа Венето. Если бы она умела ненавидеть, она бы возненавидела это здание. Но она не привыкла ненавидеть. Это ей не требовалось. Уже многие годы она обладала такой властью, что малейшей ее неприязни бывало достаточно, чтобы все устраивалось так, как ей хотелось. Знаменитая писательница, влиятельнейшая журналистка, член палаты представителей конгресса США, жена, подруга и соратница владельца газетной империи «Тайм Инк» – она привыкла жить и поступать по-своему.
А в данном случае она ничего не могла поделать и раздражалась. Она большую часть времени старалась проводить на вилле Таверна – в официальной резиденции американского посла в Риме. Принимала там посетителей, проводила мероприятия, читала и подписывала документы. Но все равно дворец Маргерита на виа Венето оставался посольством США, и случались обстоятельства, когда нужно было туда отправляться.
Огромное, лишенное какого-либо изящества здание, покрашенное в серовато-розовый цвет… Сюда переселилась вдовствующая королева Маргерита после убийства своего мужа короля Умберто, застреленного в 1900 году анархистом итало-американского происхождения из Нью Джерси. Дворец, сперва предоставленный в распоряжение американского командования, где и разместилось посольство США, находился в одном из самых живых и колоритных римских кварталов – районе виа Венето, эпицентре знаменитой dolce vita. Но каким-то странным образом ухитрялся полностью изолировать себя от окружающей беззаботной атмосферы.
Мрачный, неухоженный, явно нуждающийся в ремонте, с длиннющими серыми коридорами, мелкими скрипящими застекленными дверями. Сотрудников было много, если учесть и представительство по осуществлению плана Маршалла, и миссию по репарациям, и офис атташе по сельскому хозяйству. Второй этаж был целиком отведен под защищенные помещения. Правое крыло – под военный атташат и вообще под нужды военных, левое крыло – ЦРУ.
Дворец, производивший неприятное впечатление, мало чем отличался от зданий с государственными офисами в центре Вашингтона и, кстати, совсем не походил на другие римские дворцы, которые, при их обшарпанности, оставались жизнерадостными. Но Клэр Люс не любила палаццо Маргерита не только по причине его уродства. Каждое ее посещение посольства означало, что она покидала привычный пьедестал, на котором общалась с Эйнауди и Де Гаспери, иногда снисходила до высшей итальянской знати, двух-трех важных кардиналов, и вынуждена была спускаться на грешную землю, где ее поджидала черновая повседневная работа.
На сей раз она толком не поняла, чего от нее хотели. Ее присутствие запросил руководитель местного отделения ЦРУ для обсуждения, как он выразился, «некоторых вопросов, связанных с итогами парламентских выборов». Что за «некоторые итоги»? Де Гаспери ее заверил, что никакого компромисса с коммунистами ни на национальном, ни на местном уровне не будет. Что еще требуется? Телеграмму президенту она подписала. Какие еще вопросы?
Она специально оделась в светлый, легкого кофейного цвета элегантный костюм. Шляпка с широкими полями, длинные перчатки. Чтобы подчеркнуть, что не собирается надолго задерживаться в посольстве, у нее мероприятие. Хотя фактически вплоть до вечера у нее в календаре не значилось ничего.
Шеф ЦРУ встретил ее около входа. Его, пожалуй, она все-таки ненавидела. Да! Тут уж ничего не поделать. Типичный выходец со Среднего Запада. Отец – лавочник. Говорят, чуть ли не мясник. Вдобавок польского происхождения. Одна фамилия чего стоит! Ковальски! Невысокий, примерно ее роста, толстый, даже не столько толстый, сколько неухоженный, обрюзгший, с переваливающимся через ремень пивным животом. С крупной, кругловатой головой. Не лысый. Но уж лучше бы был лысым, чем со своей военной причесочкой. Под бобрик – так, что ли, ее называют. Мясистый нос, вечно красный, маленькие свиные глазки, да еще голубые. И руки, ручищи, с мелкими рыже-серыми тараканьими волосиками. Она испытывала физическую брезгливость в присутствии этого человека. А он еще настаивал на том, чтобы пожать ей руку. Гадость!
