– И что же это за событие?

– Ну кто же тебе скажет? Я с Гоголем, не спорю, близко знакома, но не до такой степени. Наверняка это событие связано с нарушениями половой жизни. Я абсолютно убеждена. И произошло это событие в Италии…

Словно размышляя вслух, Гремин заговорил:

– Я с тобой согласен. Может быть, мы никогда не узнаем, что надломило жизнь Гоголя, но преждевременная смерть его связана с этим надломом.

– Вполне возможно, дорогой мой.

– Но я о другом хочу сказать. В эти же годы, как ты только что подчеркнула, нарастает болезненная религиозность Гоголя.

– Да, это общеизвестный факт, – попробовала вклиниться Евгения.

Ни Гремин, ни Божана не обратили на нее внимания.

– Мне кажется, он своей смертью искупал грех. Смерть Гоголя походит на самоубийство. На добровольно принятое наказание. Ты ведь наверняка читала приводимые Вересаевым воспоминания о последних днях Гоголя? В том числе о встрече с отцом Матфеем?

– Книгу Вересаева я читала, дорогуша. Твоя версия подтверждает наше центральное доказательство. Но отсутствует слишком много соединительных звеньев. Поэтому пока препротивнейшую смерть Гоголя лучше оставить в покое.

Гремин не настаивал.

– Согласен. Но если в жизни Гоголя в начале 1940-х годов случилось что-то страшное, должен остаться какой-то след, документ.

В наступившей тишине Марианна спросила:

– А почему ты думаешь, что документы остались?

Божана снисходительно улыбнулась:

– Документы обычно остаются всегда. В той или иной форме, в том или ином виде, так или иначе. Хотя бы что-то. Клочок, намек, след. Трудно уничтожить все. И тем более заново реконструировать историю. Хотя для чистоты системы доказательств я готова допустить: документов могло и не быть. И все-таки предположим, что они есть. Если они остались, они находятся в Италии.

– Почему? – воскликнула Евгения, ей не сиделось. – Может быть, и в России. В России за годы советской власти серьезные исследования Гоголя прекратились. А может быть, и в Соединенных Штатах. Вы не представляете, сколько архивных материалов по российской истории оказались в 1920-е годы в Америке. Невероятное количество.

– Не исключаю, что-то могло остаться и в России, – не спорила Божана. – Но больше шансов в Италии. Повторюсь почему: потому что российские источники, при всех оговорках, все-таки проработаны значительно лучше. Этого нельзя не признать, – она вопросительно взглянула на Гремина.

Гремин молча кивнул головой.

– Далее. Почти наверняка драма произошла в Италии. Простите, – Божана ернически перешла на «вы», как бы обращаясь к Марианне, – при всем моем уважении к Италии, историография здесь поставлена отвратительно. У вас могут запросто затеряться не только неизвестные документы о Гоголе, но и неизвестные свидетельские показания об убийстве Цезаря.

Они начинали ходить по второму кругу, когда Гремин постарался подвести черту. Все тем же тихим, нейтральным голосом обращаясь к Божане:

– Нам-то что предпринять в этой ситуации? Что посоветуешь?

Божана выдерживала паузу.

– Надо составить перечень всех итальянских контактов Гоголя. Сузить перечень, наверное, не получится. Искать здесь разрывы бесполезно. Как бывало с российскими знакомыми Гоголя. С той же Зинаидой Волконской, с Погодиными… Или – самый известный эпизод – с семьей Виельгорских. Это были не столь глубокие, не столь близкие отношения. А кроме того, разрыв с ними состоялся сам собой, естественным путем. Причем разом со всем римским кругом общения Гоголя, когда он перестал приезжать в Рим… Здесь какая-то подсказка возможна, если мы направим наши поиски на людей более или менее сексуально активного возраста. И на людей, ведших богемный образ жизни, – на знать, на художников… Да, конечно, в тихом омуте черти водятся. Но вряд ли сообщники в сексуальных приключениях Гоголя обнаружатся в кругу добропорядочных мещан, с их толстыми итальянскими матронами и макаронами.

Нет, Божану в Италии раздражало определенно все. Но здесь уже ничего не попишешь!

– У нас Марианна провела предварительную работу, – произнес Гремин, освободившись от своего полутранса. – Кое-какая информация у нас есть.

Марианна в частных архивах собирала по крупицам что осталось.

– Да, у нас есть список основных римских контактов Гоголя. – Марианна грациозно перегнулась, чтобы дотянуться до записной книжки. Платье туго обтянуло упругую грудь. Гремин, наверное, заметил. Все-таки она на тридцать лет младше болгарки. – Вот. Нашла.

Божана взяла третий лист бумаги.

– Ну что же. Запишем.

Список получился короткий. Фамилии встали в таком порядке: архитектор Мадзальтини, адвокат Аннони, князь Массимо, пожилая графиня Синагра, маркиз Альбернони, нотариус Феррари.

Божана покусала карандаш.

– Ладно. Теперь надо посмотреть, кто из них был ближе к Гоголю и вращался в художественных и артистических кругах. Остались ли потомки? Самый реальный шанс найти что-либо – в семьях. Семейные предания в Италии чтут. Вполне вероятно, что в семейном архиве в каком-нибудь старинном провинциальном городке мог затеряться документ, особенно если на русском. По-моему, это реальная дорога.

Божана спустила ноги на пол. Потянулась. Под блузкой обозначились контуры не маленьких, хотя очевидно не очень свежих грудей.

– Время – за полночь, выкурю сигарету, последний «Сотерн» и пойду. Все-таки нужно поспать.

А вам – удачи в ваших поисках. Не воспринимайте все слишком серьезно. Гоголь хорошую шутку любил. Особенно по молодости. А потребуется помощь – я всегда в вашем распоряжении.

Божана томно провела взглядом по лицу Гремина.

В этот момент что-то ласковое прикоснулось к ноге Марианны, чуть пониже голени, сзади. С полупьяну ей почудилось – неужели Гремин? Но это был всего лишь Цезарь. Весь разговор он никому не мешал, приходил, уходил, забирался на колени к гостям. А сейчас решил вмешаться достаточно бесцеремонно, как хозяин. Требовательно замяукал. Дескать, пора спать.

Проницательная Божана, обнаружив кота, рассмеялась. Стала собираться. Положила в ридикюль портсигар, спички.

Но Гремин, по всей видимости, еще не все для себе прояснил.

– Божана, извини. А последний вопрос можно?

– Тебе можно все…

Божана уже не стеснялась. Гремин не стал принимать вызов.

– Скажи, почему ты все-таки оставила книжку? Ведь ты же почти разгадала загадку. Тебе оставался один шаг, чтобы выяснить, почему он перестал писать.

Божана рассмеялась. Но как-то искусственно. Надломленно.

– Правду сказать или соврать?

– Правду.

– Мне приснился сон…

– Сон?

– Сон. Самый настоящий кошмар. Очень убедительный. Знаешь, XIX век, римский карнавал и на карнавале я. Причем чувствую себя совершенно естественно. Красиво одета, в толпе, веселюсь вместе со всеми. И вдруг со мной начинает происходить что-то странное: толпа идет вперед, а я, вместо того, чтобы идти вместе с толпой, остаюсь на месте, будто меня держат. Я лихорадочно соображаю, и до меня доходит, что меня и вправду кто-то держит за плечи. Я хочу повернуть голову, чтобы увидеть, кто это, а он словно читает мои мысли и шепчет мне: «Не поворачивайся, послушай лучше! Если не оставишь своего Гоголя, то умрешь», – и хохочет. Громко и долго. И под его хохот я просыпаюсь. В ледяном поту.

Божана широко и грустно улыбнулась. Она всех расцеловала. И распрощалась…

С уходом Божаны Евгения засуетилась, что было на нее не похоже. Обычно она не страдала от избытка скромности и такта. И прекрасно владела собой.

– Наша гостья чего-то под занавес скисла, – отыгралась Марианна.

– Не скисла, а скорее схулиганила, – механически поправил Гремин.

Он снова погружался в прострацию. Евгения не обращала внимание, но Марианна хорошо сознавала состояние своего друга.

– Баста, не будем завершать на мрачной ноте! – наигранно бодро предложила она. – Давайте, что ли, еще выпьем под занавес!

«Сотерн» уже кончился. Французских вин тоже не оказалось. Горничная и официант давно ушли. Марианна притащила бутылку «Пассито ди Пантеллерия». Сама открыла. Разлила по свежим бокалам, спросила у Гремина: