Навсегда. Отец Матфей – приговорил к смертной казни. И привел приговор в исполнение.

Гремин перевел дух, обвел глазами девушек и в свойственной ему манере, резко меняя тему, озорно спросил:

– Что пьем? Неужели «Шардоннэ»? Вот оно, дурное влияние.

Тут же за столиком в «Тримани» они договорились о распределении ролей. Гремин должен был по мемуарам и по научной литературе постараться, насколько возможно, выяснить, что скрывалось за свидетельскими показаниями отца Матвея. Евгения взялась найти написанное о болезни Гоголя в медицинской литературе, а Марианне поручили проследить итальянские контакты Гоголя. В особенности надлежало исследовать, остались ли в Италии потомки тех людей, с которыми в бытность своих наездов в Италию общался Гоголь. На этом они расстались.

Первой добилась результата Евгения. Через несколько дней она позвонила Марианне и оживленно загалдела:

– Послушай, кажется есть след. Я познакомилась с одним человеком. Женщиной. Она врач. Последователь Фрейда и Фромма. И профессионально изучала психическое заболевание Гоголя. Мне кажется, если ее разговорить, она нам могла бы рассказать кое-что интересное. Ты сможешь сегодня организовать компактный ужин на четверых у себя?

Гремин пришел заранее. Евгения – вместе с гостьей, француженкой болгарского происхождения. Лет пятидесяти пяти. По имени Божана. Марианна сразу заметила, что, несмотря на чудовищную разницу в возрасте, они с Греминым с первых слов понравились друг другу.

Высокая, худая, нос с горбинкой, черная челка с легкой проседью, непрерывно курящая, порывистая Божана могла поразить мужское воображение.

– Похожа на Ахматову, – шепнул Гремин Марианне.

Марианна уже знала, кто такая Ахматова. Божана не услышала. Улыбнулась.

На аперитив устроились в библиотеке. В знак уважения к французскому гражданству Гремина и Божаны, Марианна подала настоящий киралиготе.

Божана приехала в Рим на два месяца для чтения курса лекций по истории психоанализа в Ла Сапьенца. Ее родители, богатые болгарские антиквары, полуармянских, полугреческих кровей, эмигрировали во Францию, опасаясь потрясений, еще в самом начале века. Она окончила медицинский факультет Сорбонны, потом продолжила медицинское образование в Вене. С молодости увлекалась психоанализом. Судя по ее элегантному намеку, была любовницей то ли Фрейда, то ли одного из его ближайших соратников. Пробовала практиковать, но осознав, что при ее непонятной национальности и безалаберном образе жизни из этого ничего путного не получится, Божана переключилась на околомедицинскую журналистику. Писала о половых извращениях разных исторических знаменитостей. В годы войны была корреспондентом американского «Медицинского журнала» при штабе Эйзенхауера.

Собственно, и с Евгенией она познакомилась благодаря своим американским завязкам. После Рима Божана собиралась отправиться в США по приглашению Принстонского университета. Ей вроде бы обещали грант на написание истории первых лет психоанализа. С визой что-то не ладилось. И тогда кто-то из коллег посоветовал ей обратиться к дочке профессора Капулетти, работавшей секретарем у американского посла. Виза была получена. И Божана, по-серьезному признательная, была готова расплатиться одним из двух доступных ей способов: поделившись информацией из неисчерпаемых резервов своих наблюдений. Ко второму, более простому, способу в последнее время Божана прибегала все реже.

Марианне Божана агрессивно не понравилась. Но Евгения опять, похоже, попала в точку. Болгарка, с ее прошлым и профессиональным амплуа, действительно могла знать что-то интересное. И мешать Гремину ее допрашивать Марианна не собиралась.

Покончив с аперитивом, они переместились в обеденный салон. Марианна не слишком любила присматривать за горничной и еще меньше – готовить, поэтому на вечер она выписала официанта из «Кампонески», наверное лучшего ресторана Рима, специализировавшегося на пьемонтской кухне. И блюда заказала там же. Так частенько поступал ее отец. Получилось просто, дорого и по-французски: улитки в «Шабли» и утиная грудка под апельсиновым соусом. Чтобы помочь преодолеть первые подступы к деликатной теме, заранее проинструктировала официанта обильно обносить вином. Перед очарованием бесподобного «Пуи фюме» устоять было нелегко. А под утку – «Кло де Вожо Гран Крю».

Евгения подала сигнал:

– Сознаюсь, едва мы с Божаной познакомились, я сразу подумала: нам надо обязательно встретиться вместе. Ведь мы все, не будучи русскими, так или иначе связаны с Россией и русской культурой. Даже Марианна, – взяла грех на душу Евгения, – изучала в Университете русскую литературу. Но у нас есть и общая страсть – любовь к Гоголю.

Божана чувствовала себя замечательно и частенько, скорее по привычке, бросала кокетливые взгляды на Гремина. Однако она четко помнила, зачем ее позвали и откликнулась сразу.

– О да, Гоголь – та еще штучка. Преинтереснейший тип. Знакома я с ним, правда, не была, но немножко занималась его судьбой. Давно, когда вас, девушки, еще не было на свете. Так что спрашивайте, не стесняйтесь.

Гремин тоже не заставил себя просить дважды. Над легендой он, так показалось Марианне, не слишком ломал голову.

– Спасибо, я вам расскажу в двух словах, в чем суть. История почти детективная. И даже фельетонная. В годы войны со мной в партизанском отряде воевал старый белый эмигрант. Из знати. К тому же гомосексуалист и монархист, не скрывавший ни своих сексуальных, ни политических предпочтений. Понятно, что основное население партизанского отряда – молодые и здоровые нормальные ребята – держали его за чужака, хотя по-своему уважали, потому что старик, – а ему тогда было хорошо за шестьдесят, – люто ненавидел немцев, именно немцев как таковых, отнюдь не только нацистов, и отлично, грамотно воевал. Ни на что не претендуя и ничего не ожидая. Бывшему царскому генералу, ему никому ничего не требовалось доказывать.

Гремин как-то упоминал историю про старого белогвардейца, но тогда Марианна не придала ей значения. Сейчас она прислушалась.

– А ко мне старик испытывал определенную симпатию. Все-таки я тоже русского происхождения. Единственный в отряде. К тому же интеллигент. И хотя, очевидно, не педераст, но бурно свое презрение к человеческим слабостям ближних не выражал. Короче, старика, обычно, замыкавшего цепочку, прикрывая отступление огнем, – он был классный стрелок, – накрыло миной. И оторвало обе ноги. Мы его вынесли. Наверное, его можно было спасти. Но он сам нас остановил, когда мы попытались перетянуть изуродованные культяпки: «Не надо. От потери крови самая легкая смерть. Дайте лучше папиросу и стакан коньяка». Я с ним просидел до конца. Он мне оставил свои личные вещи: часы, золотой портсигар, Евангелие на греческом XVIII века. Попросил после войны разыскать своего последнего любовника – молодого парнишку, аспиранта Сорбонны. Того отправили в Освенцим. И тогда же он мне рассказал, что в Италии остались сенсационные документы, раскрывающие загадку болезни и смерти Гоголя… Потом меня закрутила жизнь, и я не вспоминал о предсмертных словах старика. Но сейчас, будучи в Италии, было бы грешно не проверить информацию. Пока наши изыскания ни к чему не привели, нам нужна ваша помощь. Как вы считаете, кем Гоголь все-таки был – некрофилом или гомосексуалистом?

Гремин замолчал. Женщины внимали ему, как зачарованные. Марианна не верила своим ушам. Когда Гремин начинал свой рассказ, была абсолютно уверена, что он даст более-менее правдоподобную липу. А сейчас она не знала, что и думать.

Божана слушала предельно внимательно, что, впрочем, не мешало ей с нескрываемым удовольствием отдавать должное утиной грудке и вину. Почувствовав на себе взгляды трех друзей, включилась в беседу. Ее густой, низкий, прокуренный и невероятно сексуальный голос полился свободно и уверенно.

– Я не буду долго рассказывать о себе. Это никому не интересно. Я посвятила Гоголю около года своей жизни. Ему и Достоевскому напополам. Конечно, двое даже таких мужчин не могли заполнить всю мою жизнь целиком. – Она улыбнулась. – Но тем не менее целый год большую часть своего времени, энергии, страсти я отдавала именно им двоим.