ПОЭТ Подумаешь, тоже работа, — Беспечное это житье: Подслушать у музыки что-то И выдать шутя за свое. И чье-то веселое скерцо В какие-то строки вложив, Поклясться, что бедное сердце Так стонет средь блещущих нив. А после подслушать у леса, У сосен, молчальниц на вид, Пока дымовая завеса Тумана повсюду стоит. Налево беру и направо, И даже, без чувства вины, Немного у жизни лукавой, И все – у ночной тишины. Лето l959, Комарово ЧИТАТЕЛЬ Не должен быть очень несчастным И, главное, скрытным. О нет! — Чтоб быть современнику ясным, Весь настежь распахнут поэт. И рампа торчит под ногами, Все мертвенно, пусто, светло, Лайм-лайта [50] холодное пламя Его заклеймило чело. А каждый читатель как тайна, Как в землю закопанный клад, Пусть самый последний, случайный, Всю жизнь промолчавший подряд. Там все, что природа запрячет, Когда ей угодно, от нас. Там кто-то беспомощно плачет В какой-то назначенный час. И сколько там сумрака ночи, И тени, и сколько прохлад, Там те незнакомые очи До света со мной говорят, За что-то меня упрекают И в чем-то согласны со мной… Так исповедь льется немая, Беседы блаженнейший зной. Наш век на земле быстротечен И тесен назначенный круг, А он неизменен и вечен — Поэта неведомый друг. 23 июля 1959, Комарово СКОРОСТЬ Бедствие это не знает предела… Ты, не имея ни духа, ни тела, Коршуном злобным на мир налетела, Все исказила и всем овладела 8 августа 1959, утро, Комарово НАСЛЕДНИЦА Казалось мне, что песня спета Средь этих опустелых зал. О, кто бы мне тогда сказал, Что я наследую все это: Фелицу, лебедя, мосты И все китайские затеи, Дворца сквозные галереи И липы дивной красоты. И даже собственную тень, Всю искаженную от страха, И покаянную рубаху, И замогильную сирень. 20 ноября 1959, Ленинград, Красная Конница * * * Вам жить, а мне не очень, Тот близок поворот. О, как он строг и точен, Незримого расчет. Зверей стреляют разно, Есть каждому черед Весьма разнообразный, Но волка – круглый год. Волк любит жить на воле, Но с волком скор расчет: На льду, в лесу и в поле Бьют волка круглый год. Не плачь, о друг единый, Коль летом иль зимой Опять с тропы волчиной Услышишь голос мой. 1959 ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ Одно, словно кем-то встревоженный гром, С дыханием жизни врывается в дом, Смеется, у горла трепещет, И кружится, и рукоплещет. Другое, в полночной родясь тишине, Не знаю откуда крадется ко мне, Из зеркала смотрит пустого И что-то бормочет сурово. А есть и такие: средь белого дня, Как будто почти что не видя меня, Струятся по белой бумаге, Как чистый источник в овраге. А вот еще: тайное бродит вокруг — Не звук и не цвет, не цвет и не звук, — Гранится, меняется, вьется, А в руки живым не дается. Но это!… по капельке выпило кровь, Как в юности злая девчонка – любовь, И, мне не сказавши ни слова, Безмолвием сделалось снова. И я не знавала жесточе беды. Ушло, и его протянулись следы К какому-то крайнему краю, А я без него… умираю. 1 декабря 1959, Ленинград, Красная Конница АНАФЕМА Это и не старо, и не ново, Ничего нет сказочного тут. Как Отрепьева и Пугачева, Так меня тринадцать лет клянут. Неуклонно, тупо и жестоко И неодолимо, как гранит, От Либавы до Владивостока Грозная анафема гремит. 1959 МАРТОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ Прошлогодних сокровищ моих Мне надолго, к несчастию, хватит. Знаешь сам, половины из них Злая память никак не истратит: Набок сбившийся куполок, Грай вороний, и вопль паровоза, И как будто отбывшая срок Ковылявшая в поле береза, И огромных библейских дубов Полуночная тайная сходка, И из чьих-то приплывшая снов И почти затонувшая лодка… Побелив эти пашни чуть-чуть, Там предзимье уже побродило, Дали все в непроглядную муть Ненароком оно превратило. И казалось, что после конца Никогда ничего не бывает… Кто же бродит опять у крыльца И по имени нас окликает? Кто приник к ледяному стеклу И рукою, как веткою, машет?… А в ответ в паутинном углу Зайчик солнечный в зеркале пляшет. Февраль 1960, Ленинград |
