* * * Совсем не тот таинственный художник, Избороздивший Гофмановы сны, — Из той далекой и чужой весны Мне чудится смиренный подорожник. Он всюду рос, им город зеленел, Он украшал широкие ступени, И с факелом свободных песнопений Психея возвращалась в мой придел. А в глубине четвертого двора Под деревом плясала детвора В восторге от шарманки одноногой, И била жизнь во все колокола… А бешеная кровь меня к тебе вела Сужденной всем, единственной дорогой. 18 января 1941, Ленинград ЛЕНИНГРАД В МАРТЕ 1941 ГОДА Cadran solaire [44] на Меншиковом доме. Подняв волну, проходит пароход. О, есть ли что на свете мне знакомей, Чем шпилей блеск и отблеск этих вод! Как щелочка, чернеет переулок. Садятся воробьи на провода. У наизусть затверженных прогулок Соленый привкус – тоже не беда. 1941 ПТИЦЫ СМЕРТИ В ЗЕНИТЕ СТОЯТ Анна Ахматова. Рисунок Тышлера. 1943 г. Ташнент Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде. Анна Ахматова, «Коротко о себе» В блокаде (до 28 сент<ября> 1941) Первый день войны. Первый налет. Щели в саду – Вовка у меня на руках. Литейный вечером. Праздничная толпа. Продают цветы (белые). По улице тянется бесконечная процессия: грузовики и легк<овые> машины. Шоферы без шапок, одеты по-летнему, рядом с каждым – плачущая женщина. Это ленинградский транспорт идет обслуживать финский фронт. Увоз писательских детей. Сбор в… переулке у союза. Страшные глаза неплачущих матерей. Крупные деньги вывезены из города (ответ в банке). Моряки с чемоданчиками идут на свои суда. Все писатели уже в военной форме. Похороны «Петра» Раст<релли> и статуй в Летнем <Саду>. Первый пожар. Я – по радио из квартиры М. М. З<ощенко>. Тревога каждый час. Город «зашивают» – страшные звуки. Анна Ахматова, Из «Записных книжек» Первый налет. Рисунок Вл. П. Муравьева КЛЯТВА И та, что сегодня прощается с милым, — Пусть боль свою в силу она переплавит. Мы детям клянемся, клянемся могилам, Что нас покориться никто не заставит! Июль 1941, Ленинград ПЕРВЫЙ ДАЛЬНОБОЙНЫЙ В ЛЕНИНГРАДЕ И в пестрой суете людской Все изменилось вдруг. Но это был не городской, Да и не сельский звук. На грома дальнего раскат Он, правда, был похож, как брат, Но в громе влажность есть Высоких свежих облаков И вожделение лугов — Веселых ливней весть. А этот был, как пекло, сух, И не хотел смятенный слух Поверить – потому, Как расширялся он и рос, Как равнодушно гибель нес Ребенку моему. После 4 сентября 1941, Ленинград; Январь, Ташкент * * * Птицы смерти в зените стоят. Кто идет выручать Ленинград? Не шумите вокруг – он дышит, Он живой еще, он все слышит: Как на влажном балтийском дне Сыновья его стонут во сне, Как из недр его вопли: «Хлеба!» — До седьмого доходят неба… Но безжалостна эта твердь. И глядит из всех окон – смерть. 28 сентября 1941, Самолет; Октябрь – ноябрь, Ташкент МУЖЕСТВО Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, — И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки! 23 февраля 1942, Ташкент NOX СТАТУЯ «НОЧЬ» В ЛЕТНЕМ САДУ Ноченька! В звездном покрывале, В траурных маках, с бессонной совой. Доченька! Как мы тебя укрывали Свежей садовой землей. Пусты теперь Дионисовы чаши, Заплаканы взоры любви… Это проходят над городом нашим Страшные сестры твои. 30 мая 1942, Ташкент * * * Щели в саду вырыты, Не горят огни. Питерские сироты, Детоньки мои! Под землей не дышится, Боль сверлит висок, Сквозь бомбежку слышится Детский голосок. 18 апреля 1942 «…И еще один облик Ахматовой – совершенно непохожий на все остальные. Она – в окаянных стенах коммунальной квартиры, где из-за дверей бесцеремонных соседей не умолкая орет патефон, часами нянчит соседских детей, угощает их лакомствами, читает им разные книжки – старшему Вальтера Скотта, младшему „Сказку о золотом петушке“. У них был сердитый отец, нередко избивавший их под пьяную руку. Услышав их отчаянные крики, Анна Андреевна спешила защитить малышей, и это удавалось ей далеко не всегда. Уже во время войны до нее дошел слух, что один из ее питомцев погиб в ленинградской блокаде. Она посвятила ему эпитафию, которая начинается такими словами: Постучись кулачком – я открою. Я тебе открывала всегда. Для него, для этого ребенка, ее дверь была всегда открыта». Корней Иванович Чуковский, Из воспоминаний об Анне Ахматовой |
