— Я отказываюсь отвечать.

Класс разражается аплодисментами.

— Молчать, или я заставлю вас очистить помещение!

Увы, Цурлетти исчерпал последние силы, тело его обмякло, голова беспомощно упала вниз. Профессор Грозали громко зовет сторожа, тот прибегает с ведром воды и выливает ее на голову бедняги Цурлетти. Несчастный открывает глаза и принимается жадно слизывать языком капли воды с лица. О боже, вода соленая! Муки Цурлетти от нее лишь возросли…

Теперь профессор Грозали вырос настолько, что ударяется головой о потолок. На лбу у него алеет шишка.

— Признавайся, прохвост! — переходит он на "ты". — Знай же, я взял в заложники твою семью!

— Нет, только не это, только не это! — умоляет Цурлетти.

— А я взял! Сторож! — громко зовет Грозали. Снова появляется сторож, он приближается к кафедре, подталкивая вперед отца бедняги Цурлетти, тридцативосьмилетнего почтового служащего. Тот идет, низко опустив голову. И обращается к сыну еле слышным голосом:

— Ответь, дорогой Альдуччо! Ради твоего отца, ради несчастной матери, слепнущей от слез, твоих сестер, упрятанных в монастырь.

— Хватит! — рявкает профессор Грозали. — Можете идти.

Цурлетти-отец уходит, старея прямо на глазах. Клочья седых волос бесшумно падают с его головы на плитки пола.

Цурлетти-сын судорожно всхлипывает. Но вдруг из-за парты поднимается благородный студент Цурлини, известный своей добротой, и твердо объявляет:

— Профессор, я все расскажу!

— Наконец-то! — ликует профессор Грозали. — Признавайся, признавайся!

Студенты холодеют от ужаса — неужели они взрастили шпиона и доносчика! Они не знают, на какой подвиг из чувства солидарности способен Цурлини…

— Юлий Цезарь пал, сраженный двадцатью четырьмя кинжальными ударами, — говорит он притворяясь, будто краснеет от стыда.

Профессор Грозали настолько изумлен, что даже не может с ходу отреагировать на это заявление. Он сразу уменьшился в росте.

— Как? — шепчет он. — Разве их было не двадцать три?

— Двадцать четыре, синьор профессор! — твердо повторяет Цурлини.

Многие в классе поняли его хитроумный маневр и дружно поддерживают товарища.

— Двадцать четыре, точно двадцать четыре, ваша честь!

— Но у меня есть доказательства, — не сдается профессор Грозали. — У меня хранится стихотворение нашего великого поэта и прорицателя. В нем он описывает чувства, охватившие статую Помпея в тот миг, когда Цезарь под удавами заговорщиков упал к его ногам. Вот протокольно зафиксированный текст стихотворения.

— Слышали, господа, двадцать три! — воспрянув духом, говорит профессор Грозали. — И не вздумайте затемнять истину вашими запоздалыми признаниями.

Но вся аудитория хором кричит в ответ:

— Двадцать четыре, двадцать четыре!

Настал черед профессора Грозали испытать муки сомнений. Он сразу стал ростом ниже даже коротышки преподавательницы математики и с каждой минутой продолжал катастрофически уменьшаться и терять в весе. Вскоре он сравнялся с кафедрой. Чтобы ни на миг не упускать из виду класс, ему пришлось встать на стул и к тому же то и дело подпрыгивать. Его страдания растрогали студента Альберти, у которого было поистине золотое сердце. За безмерную доброту друзья единодушно решили наградить его в канун рождества.

— Профессор, — говорит Альберти, — достоверность свидетельских показаний статуи Помпея легко проверить. Для этого достаточно всем классом совершить путешествие в Древний Рим, присутствовать при убийстве Юлия Цезаря и самим убедиться, сколько ему было нанесено ран.

Профессор Грозали ухватился за эту идею как за якорь спасения.

Сказано-сделано. Они связались с агентством "Хроно-тур", весь класс сел в машину времени, и пилот настроил свои приборы на сорок четвертый год до нашей эры, дни мартовских ид. За считанные минуты машина времени одолела множество веков, которые, к счастью, в отличие от воды и воздуха почти не обладают силой трения… И вот уже студенты и профессор Грозали очутились в толпе, ждущей появления сенаторов.

— Юлий Цезарь уже прошел? — обратился профессор к какому-то древнему римлянину.

Тот ничего не понял и поинтересовался у соседа:

— Что это за болваны?

Тут профессор Грозали вспомнил, что в Древнем Риме говорили на латыни, и повторил свой вопрос на этом благородном языке. Но римляне снова не поняли ни слова.

— Откуда появились эти варвары? — с ухмылкой спросил один из них. — Ну и невежды, болваны, да и только! Приехали в Рим, а римский диалект выучить не удосужились.

Увы, школьная латынь в разговоре с древними римлянами пригодна ничуть не больше миланского диалекта или, скажем, языка исландцев. Студенты ехидно усмехаются. Но не все. Цурлини нервничает. Чтобы спасти Цурлетти, он солгал. Но если выяснится, что кинжальных ударов было все-таки двадцать три, он окажется не просто лжецом, но и саботажником. А это грозит ему временным, по меньшей мере на пятнадцать лет и три месяца, отстранением от занятий. Что же делать? Между тем профессор Грозали уже вынул чистый лист, нарисовал на нем двадцать четыре кружка и приготовил карандаши — после каждого удара кинжалом он будет зачеркивать один из кружков… Студент Мамбретти, неутомимый шутник, надул двадцать четыре воздушных шарика — после каждого удара он намерен сжать шар, тот лопнет и тогда он запишет на магнитофон хлопок… Вечные зубрилы привезли с собой японский микроарифмометр. Студент Брагулья навел кинокамеру с телеобъективом на площадь, чтобы заснять сцену убийства.

"Черт побери, плохи мои дела", — думает Цурлини.

В этот момент на площадь вступает караван американских туристов, громко чавкая жевательной резинкой. Чавканье это заглушает даже звуки труб императорской гвардии, возвещающих о скором прибытии самого Юлия Цезаря.

На место действия примчались операторы итальянского телевидения, намеревающиеся снять документальный фильм — рекламу кухонных ножей. Режиссер тут же взял бразды правления в свои руки.

— Заговорщики, станьте немного левее. Еще левее!

Переводчик переводит его распоряжения на древнеримский диалект. Многие сенаторы пытаются пробиться поближе к кинокамерам и приветливо машут в телеобъектив пухлыми ручками. Вся эта шумиха Юлию Цезарю крайне не нравится, но что он может поделать, ведь теперь здесь всем распоряжается режиссер. А режиссер заставляет его припудрить лысину, чтобы не блестела.

Дальше события развиваются весьма бурно. Заговорщики выхватывают кинжалы и набрасываются на Цезаря, осыпая его ударами. Но режиссер недоволен.

— Стоп! Стоп! Вы сбились в кучу, не видно, как брызжет кровь. Все повторить!

— Какая жалость! — бурчит студент Мамбретти. — Зря только тринадцать шариков раздавил.

— Приготовиться! — раздается голос оператора. — Смерть Юлия Цезаря. Повтор!

— Начали! — командует режиссер.

Заговорщики снова набрасываются на Цезаря, но неожиданно съемку испортил один американский турист. Он выплюнул жевательную резинку, Брут наступил на нее, поскользнулся и упал в объятия некой дамы из Филадельфии, а та от испуга выронила сумочку. Сцену убийства пришлось повторить заново.

— О боги, я пропал, я погиб! — сокрушается студент Цурлини.

Однако его пыткам приходит конец. Класс внезапно вновь оказывается в машине времени и летит прямиком в двадцать первый век.