И все же…

Он побрел обратно к своей конторе. Редкие хлопья снега скользили, падая вниз в желтом свете фонарей, уличная пыль постепенно превращалась в жидкую грязь. Резкий порыв ветра донес до него брань с другого конца улицы.

«Этот уродливый и ужасный мир»… Что ж, он и сам так думал, а сегодня мир показался ему еще отвратительнее. Наверное, потому что он вспомнил воздушные башни Аарна, освещенные закатным солнцем, о которых эта девица рассказала ему, вычитав о них в его книге.

Он вернулся в свой кабинет и сел за стол. Раздражение его постепенно улеглось, и он задумался, нельзя ли в этой искусной бессмыслице найти материал для нового рассказа? Но нет, слишком много писал он на эту тему, и станут говорить, что он повторяется. Хотя идея человека, затерянного во времени, очень заманчива…

«Прибыл я сюда из Тьюле, там ревут шальные бури, там стоит над всеми он, вне Пространств и вне Времен…»

Кто это написал? Я? Или… Яанн?

На какое-то мгновение лицо По стало старым, болезненным, измученным. А если все это правда, если завтрашний день увидит новый прекрасный мир, Тьюле, Аарн, Тсалал? Если те призрачные образы, которые он никак не мог уловить до конца своим воображением: Улялюм, Леонора, Морелла, Лигейя — хранились в его памяти…

Ему так хотелось верить, но он не мог, не должен был себе этого позволить. Ведь он привык мыслить логично, а если поверить, то любые построения рассыпятся как карточный домик и ему останется только умереть.

Нет, он не умрет.

Нет.

Когда он открыл ящик стола и потянулся за бутылкой, рука его почти не дрожала.

Перевод с английского М. Гилинского.

ПОБЕГ [6]

Моля бога, чтобы Матильда не услышала, сеньор Аренсибиа прокрался на цыпочках к себе в дом. Но Матильда услышала. Она слышала всегда.

— Паскуаль!

— Да, дорогая?

— Снова возишься со всякой дрянью? Тратишь деньги на хлам, когда на жизнь не хватает! Лучше бы поискал работу повыгодней!

— Как раз этим я сегодня и занимался. Только что встретил друга детства, одноклассника, он здесь проездом, и он обещал мне теплое местечко, — соврал сеньор Аренсибиа.

От изумления Матильда утратила дар речи, и он, воспользовавшись этим, смог без помех спуститься в подвал и продолжать эксперименты, к цели которых его супруга не проявляла ни малейшего интереса.

Всю середину его мастерской занимала сплетенная из тончайших волокон яйцевидная камера. Сеньор Аренсибиа развернул сверток, который принес, и стал монтировать новые детали. Закончив, он поднялся из подвала и вышел незаметно для Матильды на улицу.

Путь его лежал в ювелирную мастерскую, где он работал уже четверть века. Сторож приветливо с ним поздоровался. Сеньор Аренсибиа открыл сейф и выгреб оттуда не на один миллион драгоценностей, после чего написал своему хозяину следующую записку:

«Сеньор Маруган! Я достаточно натерпелся от вас и от своей жены. Проработав у вас двадцать пять лет, считаю, что заслужил право на счастье, а потому отправляюсь очень далеко. Ни Матильде, ни вам меня не поймать. Я построил машину времени и отбываю на ней в 2969 год. Денег с собой не беру, но в порядке компенсации за безупречную службу забираю драгоценности — они мне пригодятся. Прощайте. Аренсибиа».

Сеньор Аренсибиа попрощался со сторожем, вернулся, счастливо избежав встречи с Матильдой, домой и не мешкая спустился в подвал. С драгоценностями в карманах вошел в камеру. Сел и нажал на рычаг…

Открыв дверцу машины времени, Паскуаль Аренсибиа вышел наружу. Он оказался в прекрасном саду. За деревьями высились удивительной архитектуры здания.

— Здравствуйте, — услышал он и, обернувшись, увидел двух мужчин в облегающих серебристых костюмах. — Сеньор… э-э… Аренсибиа?

— Да, это я. Что вам угодно?

— Мы вынуждены задержать вас за кражу десяти миллионов в драгоценностях, совершенную тысячу лет тому назад.

И они развернули перед ним пожелтевшую от времени газету, где он увидел сообщение о краже и свою фотографию. Газета была датирована 23 февраля 1969 года.

Перевод с испанского Р. Рыбкина.

ИЗ ЛУЧШИХ ПОБУЖДЕНИЙ [7]

Когда к полудню доктор Джеймисон прибыл в Лондон, все дороги, ведущие в город, были перекрыты уже с шести утра. Как обычно бывает в день коронации, люди стали занимать места вдоль всего пути, которым проследует королевский кортеж, еще за сутки до начала церемонии, и в Грин-парке, когда доктор Джеймисон медленно брел вверх по травянистому склону к станции метро у отеля «Риц», не видно было ни души. Среди мусора под деревьями валялись сумки из-под провизии и спальные мешки. К тому времени, как доктор Джеймисон добрался до входа в метро, с него уже ручьями лил пот, и он присел на скамейку, поставив свой небольшой, но тяжелый чемодан из оружейной стали рядом на траву.

Прямо перед ним была задняя сторона высокой деревянной трибуны. Он видел спины зрителей в самом верхнем ряду — женщин в ярких летних платьях, мужчин в рубашках с засученными рукавами, с газетами, которыми они защищали головы от палящего солнца, стайки детей, поющих, машущих национальными флажками. Люди высовывались, перегибаясь через подоконники, из окон контор вдоль всей Пикадилли, и сама улица была теперь неразделимой смесью света и звука. То оттуда, то отсюда доносились звуки оркестра, приглушенные расстоянием, или рев команды, когда какой-нибудь офицер приказывал солдатам, протянувшимся шеренгами по обеим сторонам улицы, сменить построение.

Доктор Джеймисон, с интересом вслушиваясь, позволил всеобщему подогреваемому солнцем волнению увлечь и себя. Ему было около шестидесяти пяти лет, он был невысок, но пропорционально сложен, волосы у него уже начали седеть, а живые, внимательные глаза замечали все, что происходит вокруг. Хотя в облике его было что-то профессорское, благодаря покатости широкого лба он казался моложе своих лет. Это впечатление усиливалось щегольским покроем костюма из серого шелка: очень узкие лацканы, единственная пуговица обтянута узорной тканью, вдоль швов на рукавах и брюках широкий кант. Когда кто-то, выйдя из палатки первой помощи у дальнего конца трибуны, направился в его сторону, доктор Джеймисон понял, как непохожа их одежда (человек, который к нему приближался, был в свободном голубом костюме с огромными, хлопающими на ветру отворотами), и в душе поморщился от досады.

Взглянув на часы у себя на руке, он поднял чемодан и быстро зашагал к станции метро.

Королевский кортеж после коронации должен был начать свой путь от Вестминстерского аббатства в три часа дня, и улицы, по которым он проследует, полиция уже закрыла для всякого движения. Когда доктор Джеймисон поднялся на поверхность из второго выхода, на северной стороне Пикадилли, он стал внимательно оглядывать высокие здания, где располагается столько контор и отелей; время от времени, узнавая какое-нибудь из них, он повторял про себя его название. С трудом проталкиваясь за спинами людей, плотной стеной стоявших на тротуаре, больно ударяясь коленями о свой же металлический чемодан, он добрался до Бонд-стрит, свернул за угол, помедлил и двинулся к стоянке такси. Люди, сплошным потоком двигавшиеся навстречу ему, к Пикадилли, смотрели на него удивленно, и он почувствовал облегчение, когда очутился наконец в машине. Отказавшись от помощи водителя, он сам поставил чемодан в кабину и, усаживаясь, сказал:

— Отель «Уэстленд».

Водитель вполоборота повернулся к нему:

— Какой?

— «Уэстленд», — повторил доктор Джеймисон, стараясь, чтобы его манера говорить как можно меньше отличалась от манеры водителя. Речь, которую он слышал вокруг, была чуть гортанной. — На Оксфорд-стрит, ярдов на сто пятьдесят восточнее Марбл-Арч. По-моему, запасной вход там со стороны Гроувенор-плейс.