А потом, когда пальцы его онемели оттого, что он все крепче сжимал рукоять меча, внутренний голос сказал ему: «Заткнись, Эверард, ты просто лицемер и самодовольный ханжа».

Денисон вернулся быстро. Он оделся в полном молчании и сел на заднее сиденье скуттера.

Эверард включил тумблер пространства, скачок — и комната исчезла, теперь перед ними простирались освещенные луной холмы. Холодный ветер продувал путешественников насквозь.

— А сейчас — в Экбатану.

Эверард включил освещение и принялся манипулировать контрольными рукоятями, сверяясь с записями в блокноте.

— Эк… О, ты имеешь в виду Хамадан? Старую столицу Мидии?

В голосе Денисона звучало удивление.

— Но ведь сейчас это просто летняя резиденция царей.

— Я имею в виду Экбатану тридцать шесть лет назад, — сказал Эверард.

— Что?

— Слушай. Все историки будущего категорически утверждают, что рассказ о детстве Кира в изложении Геродота и самих персов — чистая легенда. Что ж, возможно, они и правы. Возможно, то, что произошло с тобой, — просто одно из тех искривлений пространства-времени, которые Патруль так тщательно старается выправить.

— Понятно, — медленно произнес Денисон.

— Ты бывал в свите Астиага достаточно часто, пока еще оставался его вассалом. Ты будешь указывать путь. Старик нам нужен самолично, предпочтительно один и ночью.

— Шестнадцать лет — долгий срок, — сказал Денисон.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Если ты все равно хочешь изменить прошлое, зачем я нужен тебе именно сейчас? Ты можешь отправиться в то время, когда я правил всего год — достаточно для того, чтобы знать все относительно Экбатаны, но…

— Нет. Прости. Я не смею. Мы и так чертовски рискуем. Одному господу богу ведомо, к чему может привести вторичный эффект, который возникнет в мировой истории при таком изменении событий. Даже если у нас все получится, Патрулю ничего не стоит сослать нас обоих на отдаленную планету только за то, что мы пошли на подобный риск.

— Да… я понимаю.

— К тому же, — продолжал Эверард, — ты ведь не самоубийца! Ты что, и в самом деле хочешь, чтобы тебя, такого, какой ты есть в эту минуту, никогда не существовало?

Он закончил программирование на панели управления. Денисон, сидевший сзади, вздрогнул.

— Великий Митра! — произнес он. — Ты прав. Хватит говорить об этом.

— Тогда поехали.

С этими словами. Эверард нажал кнопку главного переключателя.

Скуттер завис над незнакомым городом, окруженным крепостной стеной. Ночь была лунная, однако город терялся во тьме. Эверард порылся в сумках притороченных к сиденью.

— Возьми, — сказал он. — Надень этот костюм, я тоже переоденусь. Ребята из отделения в Мохенджодаро подогнали их под наши размеры. Там, во втором тысячелетии до нашей эры, им самим приходится частенько так переоблачаться, ситуации возникают всякие…

Скуттер, разрезая ветер, повернул к востоку. Денисон показал Эверарду рукой вниз.

— Вот дворец. Царская опочивальня в восточном крыле.

Под ними виднелось массивное, менее изящное здание, чем дворец персидского царя в Пасаргадах. Эверард заметил среди осенней листвы белые скульптуры двух крылатых быков, оставшихся от ассирийцев. Окна были слишком узкие, в них невозможно влететь. Эверард выругался и направил машину к ближайшему входу. Двое конных стражников взглянули вверх и, увидев, что приближается к ним, завопили от ужаса. Лошади встали на дыбы и сбросили всадников. Скуттер разнес дверь в щепки. Еще одно чудо никак не повлияет на ход истории, ибо в эти века люди так же истово верили в чудеса, как в его, Эверарда, собственную эпоху — в витамины, и, возможно, с куда большим основанием. Они проехали по длинному коридору, освещенному светильниками, отбрасывающими на стены тусклый свет, мимо перепуганной насмерть стражи к царской опочивальне. Здесь Эверард вытащил меч и постучал эфесом в дверь.

— Теперь давай ты, Кейт, — шепнул он. — Ты лучше знаешь и индийскую речь, и как с ними обращаться.

— Открывай, Астиаг! — загремел Денисон. — Открывай посланцам великого Ахурамазда!

И к немалому удивлению Эверарда, человек за дверью послушно исполнил приказание. Царь Астиаг отличался не меньшей храбростью, чем любой из его подданных, но, когда этот коренастый мужчина средних лет с грубым лицом увидел перед собой двух существ в переливающейся одежде, с сиянием вокруг головы и крыльями за спиной, излучавшими свет, восседающими в воздухе на железном троне, он распростерся перед ними ниц.

Кейт заговорил громовым голосом ярмарочного прорицателя на диалекте, которого Эверард не понимал:

— О бесславный сосуд порока, проклятье небес пало на твою голову! Неужели ты думаешь, что самые сокровенные твои мысли, хоть и прячешь ты их во тьме, их породившей, могут сокрыться от всевидящего? Неужели ты возомнил, что великий Ахурамазда опустит, чтобы свершилось подлое зло, которое ты замыслил?..

Эверард перестал слушать, поглощенный собственными мыслями. Гарпаг был, вероятно, где-то в этом городе, в расцвете сил и еще неповинный в преступлении. Теперь ему более не придется нести всю жизнь тяжкий крест. Он никогда не оставит ребенка на вершине холма и, опершись на копье, не будет ждать, когда стихнут его крики и плач. Он, конечно, взбунтуется в будущем, но уже по другим причинам и станет хилиархом Кира, но не умрет от руки врага в дремучем лесу; и какой-то перс, чьего имени Эверард не знал, тоже не умрет от греческого короткого меча, пронзившего его насквозь.

«Но воспоминание о тех двух людях, что пали от моей руки, остается в клеточках моего мозга, на моей ноге всю жизнь будет виден тонкий белый шрам. Кейту Денисону сорок семь лет, и он научился думать и повелевать, как царь».

— …Знай же, Астиаг, что этот ребенок, Кир, — избранник небес. Небеса милосердны. Ты получил знак. И если ты возьмешь на душу этот грех и прольешь кровь невинного младенца, тебе ее никогда не смыть! Оставь Кира в его родном Аншане, или ты будешь гореть в вечном огне с Ариманом. Митра сказал свое слово!

Астиаг, простертый у их ног, бился головой о пол.

— Поехали, — сказал Денисон по-английски.

Эверард поставил программатор на тридцать шесть лет вперед. Лунный свет освещал ручей в горах Древней Персии и кедры вдоль дороги. Было холодно. Где то завывал волк.

Эверард посадил скуттер, спрыгнул с него и начал высвобождаться из одежды. На бородатом лице Денисона застыло странное выражение.

— Знаешь, — сказал он, — я опасаюсь…

Голос его будто растаял в окружающей тишине.

— Я опасаюсь, Мэнс, не слишком ли мы его напугали? В истории записано, что Астиаг три года воевал с Киром, когда персы восстали.

— Мы всегда можем вернуться назад, скажем, к самому началу войны, и устроить ему видение, которое побудит его сопротивляться восставшим, — сказал Эверард, с трудом стараясь сохранить здравый смысл. — Но надеюсь, этого не понадобится. Он не тронет царевича сейчас, однако, когда его подданные восстанут, он достаточно разъярится для того, чтобы забыть сегодняшний далекий сон. Да и его приближенные, мидийская знать, вряд ли разрешат ему сидеть сложа руки. Впрочем, это можно проверить. Разве в день зимнего солнцестояния царь не устраивает пышного праздника?

— Да. Поехали. Быстро!

И внезапно в вышине над ними зажглось солнце. Они спрятали скуттер и пошли пешком в Пасаргады влившись в толпу стремившихся на праздник Митры людей. По пути они спрашивали, что случилось, объясняя, что долгое время пробыли в чужих краях. Ответы удовлетворили их до мельчайших деталей, которые не были занесены в анналы истории, но остались в памяти Денисона.

Стоя в многотысячной толпе под холодным голубым небом, они приветствовали Кира, Великого царя, который проезжал со своими приближенными и помощниками — Кобадом, Крезом и Гарпагом. Вслед за ними ехали те, кто составлял гордость и славу Персии — ее сановники и жрецы.

— Он моложе меня, — прошептал Денисон. — Так я и думал. И немного меньше ростом… лицо совсем непохоже, правда? Но он годится.