«Уходи! – велела она в очередной записке. – Опасно задерживаться здесь дольше».

«Не вздумай связываться с базой, ни с кем из курдов, кто хоть как-то причастен к РПК. Сожги все эти записки. Замри и живи своей обычной жизнью. Я постараюсь узнать, как тебе лучше поступить, как безопаснее. Ничего не предпринимай. С тобой свяжутся от моего имени, может, Бахрам, может, еще кто-то, может, и я сам успею до отъезда».

Кинне кивнула и оглянулась на комод, где стояла керамическая вазочка с ее украшениями. Она взяла оттуда простое серебряное кольцо с тиснением из геометрических узоров и протянула ему. Приложила руку к сердцу.

Он покачал головой, не желая брать, тогда она написала: «Я дарю тебе на память, к тому же это будет знак для Секо». Мансур нехотя взял и сунул кольцо в карман пиджака. В коридоре надел куртку, стараясь не шуршать. Кинне знаками показала, что выйти придется через кухню. Он миновал оранжевые кухонные шкафчики, над которыми висели керамические расписные тарелки, тут сильнее пахло кофе и ванилью от большого серебряного блюда с булочками. Напоследок пахнуло духами Кинне, блеснула шелковистая синяя ткань ее платья в свете, проникшем из приоткрытой двери, – на лестничной площадке было прямоугольное окно, обрамленное тяжелой деревянной рамой, с подоконником, уставленным ящиками с алоэ, ажурно свисавшим вдоль стены.

Дверь закрылась за его спиной, и Мансур понял, что теперь надо использовать все навыки по выявлению наружного наблюдения, полученные в Москве, отработанные там на улицах и в транспорте многочасовыми тренировками.

Он долго бродил по Стамбулу, сидел в кафе, курил кальян с яблоком, осматривая улицу через дождливые оконные стекла и дым, висевший в наргиле-кафе. Ходил часа три, чтобы быть уверенным, что не приведет за собой хвост к Бахраму. А потом огорошил старого курда информацией о слежке за Кинне.

Бахрам помрачнел, полез в металлический шкафчик, где у него стоял автомат Калашникова и лежал спутниковый телефон. Он стал звонить кому-то и советоваться, но ушел из комнаты, чтобы разговор не слышал Мансур. То ли по старой привычке, когда Мансур еще был мальчишкой, который не должен слышать лишнего, то ли не доверял ему Бахрам все свои тайны. «Уж не с Секо ли он связывается? Тогда зачем огород городил с Кинне, если у него прямая связь?»

Но Бахрам отверг сразу же эту версию, когда Мансур заикнулся было.

– Служба безопасности сама с ним свяжется. Я не хочу в это дело встревать. Ее, как видно, в самом деле взяли в оборот. Надеются, что она их выведет на Секо.

– Они возьмут ее? Ты же неплохо изучил повадки спецслужб.

Бахрам прикидывал варианты, закурив и покашливая:

– Через какое-то время, скорее всего, когда ничего не добьются отслеживанием ее контактов и соцсетей.

– А то, что она в такой клинике работает… Это поможет ей избежать ареста? Понятно, что у местных контрразведчиков нет никаких улик, но это их никогда не останавливало. Но все-таки американская клиника…

– Идея неплохая. Она там вроде бы на хорошем счету, – почесал плешивеющую макушку Бахрам. – Я посоветуюсь с нашими товарищами, и ей порекомендуют, как себя вести. И правда, пусть пойдет к главврачу, – Бахрам закатил глаза с красноватыми белками, сочиняя удобоваримую версию для Кинне, – скажет, что придется уезжать из Турции, поскольку здесь не ценят ее врачебные таланты и выживают из страны, устанавливая слежку.

– Ну да, это единственный вариант, – покивал Мансур, коснувшись кармана с кольцом от Кинне. – Уехать за границу сейчас ей, вероятнее всего, не дадут. Такую рыбку упустить нельзя. На нее ведь и акула может клюнуть. Если только вам постараться увезти ее нелегально.

Бахрам посмотрел на него задумчиво:

– Ты стал рассуждать слишком умно. Но при всей твоей благоразумности не суйся в это дело. Тебе надо быстро уехать. Иначе ты рискуешь тоже попасть под наблюдение. MIT ведь не дремлет. Мне твой отец голову оторвет, если с тобой приключатся неприятности, так сказать, в мое дежурство. Когда ты уедешь в Ирак, я вздохну свободно.

Мансур и сам понимал, что ему необходимо уезжать как можно скорее. В Центре его не поймут. Он пока не выходил на связь, сроки его прибытия в Ирак уже прошли. Связаться с Центром должен был из Эрбиля три дня назад. Еще, чего доброго, отзовут за недисциплинированность. Вся работа коту под хвост.

– Что ты так беспокоишься? Ты же получил записку от нее для Секо, и поезжай себе с Богом. – Бахрам закашлялся и затушил сигарету в пепельнице, переполненной окурками. – Или влюбился? Ты это брось! Одни разочарования. Я тебе как старый холостяк говорю. РПК и свадьбы, дети – вещи несовместимые. Все для бойцов скоротечно. Я потерял всю семью, после того как турки разбомбили мое село в горах. Кто-то скажет: давно это было. Давно… – он вздохнул. – А ничего не изменилось. Наш Апо[7] сидит, но пришли другие и встали в строй.

Мансур подумал, что курды воюют уже не столько за идею, сколько по инерции, разогнались, и тащат их эта непреодолимая сила привычки и разъедающее чувство мести за погибших. Еще он думал, что не станет объяснять Бахраму суть своего интереса к Кинне. Он был вовсе не в увлеченности ею как женщиной. Хотя, чего греха таить, не только в увлеченности. Его крайне заинтересовало место ее работы, ее возможности, по его мнению, неограниченные. Тесное знакомство с сотрудником Генконсульства США неким Джеймсом Торнтоном. И вообще, это самый лучший вариант – войти в доверие к жене, скажем, американского резидента, или торгпреда, или консула. У всех есть жены, всем необходимо наблюдение и лечение. А врач – доверенное лицо в интимных вопросах, особенно врач такого профиля, как Кинне. Глядишь, узнает какую-нибудь семейную тайну – повод для шантажа. Или, находясь в гостях, случайно услышит в пьяной болтовне какую-то существенную деталь. Люди есть люди, всем хочется казаться значительнее, чем они есть, побахвалиться хочется. Не будь этих качеств, разведчикам во всем мире делать было бы нечего.

Однако с Кинне вышла серьезная накладка – эта слежка спутала все карты Мансура. И профессия у нее подходящая, и место работы козырное, и желание рисковать наличествует, но она под колпаком у MIT. Это как берешь румяное яблоко, огромное и ароматное, разрезаешь в предвкушении наслаждения, а внутри сидит жирный червяк и разве что не ухмыляется нагло.

Вербовать Мансур, в принципе, не был уполномочен, но собирался сообщить в Центр о существовании Кинне. Как проводить вербовку, он знал и умел. Фактически уже осуществил подготовительный, пристрелочный разговор. Очевидно, что она готова к чему-то подобному. Но Мансур не обладал опытом вербовки, и к тому же руководство Управления нелегальной разведки не хотело рисковать им самим в случае неудачной попытки. Не для того так тщательно Мансура готовили. Личным контактом его в Стамбуле не обеспечили, оговорили только бесконтактный способ, и то на экстренный случай. С Эмре была лишь разовая встреча – для передачи документов. И в целях безопасности, и опять же из-за отсутствия достаточного опыта.

Теперь Мансур голову сломал, что он предъявит Центру и как объяснит свою задержку в Стамбуле. И все-таки сообщить было необходимо. Уже вечером, помотавшись по городу и проверившись, он оставил послание в Центр, подробное, детальное обо всех своих стамбульских перипетиях.

Полый камень на набережной за городом – удобный тайник. Сидишь с удочкой – впереди Босфор, позади каменная подпорная стенка и дома вдалеке. Убедился, что по проливу не идут суда или прогулочные яхты, и успел заложить шифрованное послание.

Все неплохо: и местоположение, и само устройство тайника, совершенно незаметного и даже покрытого мхом. Но зима, ветер, ледяные брызги, летящие от волн, бьющих, как хлыстом, по парапету, и то и дело принимавшийся снег, готовый вот-вот повалить хлопьями, несколько портили настроение.

Мансур стучал зубами так, что скулы сводило, не спасал даже старый свитер Бахрама, взятый напрокат и вонявший, как старая пепельница. Дрожь Мансура пробирала еще и при мысли, какой ответ даст ему Центр. Пора собирать вещички и малой скоростью двигать обратно в Москву?