– Понял, спасибо, – киваю и иду представляться.

– Ага! – восклицает тот, лишь увидев меня. – Полковник Еремин, военно-космические, следуйте за мной!

Дурных вопросов я не задаю; в лицо он меня явно знает, ну а то, что я его нет, так это дело наживное. Идет он к кунгу, стоящему чуть в стороне, а потому не замеченному мной ранее. И я за ним топаю, точно зная – все, что будет нужно, мне расскажут. Под подписочку, но расскажут, потому что от меня нужно сотрудничество, а не надзор, не то у меня может инициатива прорезаться. А плохо информированный офицер с инициативой хуже инженерного боеприпаса, в сортир закопанного. Был у меня как-то случай… Впрочем, это потом, а сейчас я в кунг поднимаюсь по лесенке.

Внутри вполне ожидаемое убранство передвижного координационного пункта: экраны, столы, карты какие-то, трое офицеров с шевронами специального подразделения вэкаэс. То есть та же контрразведка, но космическая. Интересно? Еще как! Но я делаю морду кирпичом, коротко представившись и назвав свою текущую специальность.

– Мы пригласили вас, товарищ Виноградов, – произносит встретивший меня полковник, – чтобы…

– Привет, Виталь, – прерывает его знакомый мне голос из-за моей спины, что заставляет меня развернуться и на мгновение замереть, увидев старого товарища.

– Сашка? – удивляюсь я. – А ты здесь как?

– А я здесь эксперт, – вздыхает он. – «Спираль» помнишь? Вот по тому же делу.

Операция «Спираль» – самая загадочная в моем прошлом. Нас готовили на пилотов, что удивило вообще всех, причем, насколько я тогда понимал, – на космических пилотов. Причем выбор пал на тех, у кого нет семьи, нет родителей и кто хорошо невесомость переносит. Но вот позже в одночасье все раз, и свернулось. И тут мне Сашка вдруг говорит, что у истории будет продолжение… Интересно, согласен.

Я из детдомовских, потому родителей своих не знаю, приемные близкими людьми не стали – привыкли всего добиваться палкой, девушки меня обходят стороной… Наверное, это тоже стало решающим фактором. Я изображаю внимание всем телом, отчего Сашка только хихикает, но потом становится серьезным и, оттеснив офицеров, включает экран.

– У тебя будет не более двадцати детей, больше просто не поместится, – немного загадочно начинает он, подтверждая, впрочем, некоторые мои выводы. – Задача – прорыв. Видящая говорит, что нам помогут уйти, но складывать все яйца в одну корзину не стоит, поэтому, если основные корабли погибнут, у тебя будет шанс. Смотри!

Вот что задумано… Я смотрю на картины гигантских звездолетов, заглубленных в почву, на которые эвакуируют людей. Насколько я понимаю из объяснений, эвакуированных усыпляют и замораживают, складируя очень плотно. «Бункеры», о которых нам сказали в точке отправления, – тоже звездолеты, но поменьше, более скрытные и имеющие некоторые шансы. Всем ясно, что с планеты надо уходить, потому что против инопланетян мы не можем ничего, а мы их интересуем даже не как рабы – как мясо. И картины, подтверждающие это, страшны по самой своей сути. Я понимаю, просто так паниковать не стали бы, а раз паника есть, то…

– Видящая даст сигнал, по нему взлетят боеголовки, и у нас будет совсем немного времени, – объясняет мне Сашка. – У тебя управление полуавтоматическое, как на стенде.

Интересно, кто эта Видящая, на которую через слово ссылаются? Но этот вопрос я не задам. Надо будет, расскажут. А не расскажут, выходит, знать мне не положено. Правда, если на ракетных все это хозяйство стартанет, то Землю разорвет просто, и не понимать этого наши не могут.

– А старт на чем? – решаюсь я уточнить.

– Увидишь, – хмыкает он, продолжая вводить меня в курс дела.

Таких кораблей будет больше сотни. На случай, если погибнут основные, у нас будет шанс выжить. Но два десятка детей для того, чтобы построить цивилизацию, – мало, а это значит – задумка другая. Интересно, какая?

Снижение ощущается так, как будто мы падаем. Младшие опять пугаются, ну и голодные они, на самом деле. Нас же никто не кормил, да и спали мы совсем немного. Что теперь будет – не знаю, но надеюсь, что хоть спасали нас не для того, чтобы убить на посадке. Чувствую себя совершенно растерянной, но мне есть чем заниматься, так что не время для истерики. Я, конечно, еще внутренне не поняла, что мамы больше не будет… Если напали на посольство, а вывезли только нас, то понятно же… Не плакать! Нельзя пока плакать…

Самолет чувствительно подпрыгивает, куда-то катится, насколько я чувствую, ведь окон нет. Прижав к себе притихшую Лику, жду, что будет дальше. Наконец нас в последний раз встряхивает, и все замирает, включая нас. Чуть погодя начинает открываться хвост, впуская в нутро самолета свет дня и свежий воздух. Как я понимаю, младшие в основном под себя в туалет сходили, ведь где здесь что нам никто не сказал.

– Дети, на выход! Быстро-быстро! – командует кто-то, кажущийся черным на фоне света и потому очень страшным.

Младшие опять плакать начинают, Лика уже хочет подхватить, но я с трудом встаю и вместе с другими старшими начинаю уговаривать и поднимать младших на ноги. А тюки же не дают нормально стоять, и тот, кто командовал, это понимает – он исчезает куда-то. Я же боюсь, как бы не стали бить младших за то, что они плачут и никуда не идут. Это же не родители, кто их знает.

Но проходит несколько минут, и свет загорается ярче. Кто-то громко охает, а затем в салон прямо начинают солдаты забегать. Они берут младших на руки и выносят куда-то наружу. Взяв на руки тяжелую уже для этого Лику, я спешу за ними. Что бы нам ни предстояло, я разделю это с детьми. Мы и так вместе, меня они знают, вот и… Что бы там ни было, нельзя их одних оставлять.

– В автобус, в автобус, – показывает мне рукой какой-то военный, и я иду, куда сказано.

Нас не в аэропорт привезли, а куда-то, где только военные. Оглядевшись, вижу бронетранспортеры, грузовики и крутящие локаторами установки. Это зенитки, я их уже видела. В небе угадываются два или три самолета, а… Тут толчок в спину прерывает мои размышления, заставляя поторопиться к покрашенному камуфляжной краской автобусу.

Вокруг слышатся какие-то команды, крики, плач младших, почти не заглушаемый гулом еще одного самолета, тоже, наверное, идущего на посадку. Военные вокруг неулыбчивые и очень напряженные. Что с нами будет? Я не знаю… Дойдя до автобуса, уже желаю залезть внутрь, но какой-то офицер останавливает меня.

– Фамилия! – коротко командует он, будто даже лает, а не говорит.

– Катышева, – отвечаю ему, стараясь успокоить задрожавшую Лику.

– Тебе туда! – почему-то не спросив фамилию малышки, он показывает мне на рядом стоящий автобус. – Быстро!

Не желая злить военного, явно раздраженного моей медлительностью, я почти бегом отправляюсь куда сказали. Внутри обычного, хоть и староватого транспорта я вижу наших, из посольства, поэтому машу им рукой и усаживаюсь с Ликой на второе от двери сидение, а в автобус все продолжают входить другие дети. Но вот на сидение буквально падает водитель, дверь резко захлопывается, и транспортное средство как-то очень быстро приходит в движение.

Погладив Лику, я поднимаюсь с места – мне нужно по салону пройтись, помочь, успокоить. Многие хотят пить, есть, но это, видимо, никого не интересует. Сейчас главное всех успокоить, чтобы не разозлить никого из взрослых. Кто знает, что они сделают. Автобус же едет куда-то, меня бросает из стороны в сторону, но я хватаюсь за кресла, стараясь не упасть.

– Пить очень хочется, – хнычет маленький Ваня. Года три ему, по-моему, он еще ничего не понял.

– Потерпи, Ванечка, мы скоро приедем, и тогда будем пить и есть, – я и сама чуть не плачу, но ничем помочь не могу, разве что успокоить.

Я понимаю: взрослые вряд ли хотели над нами именно издеваться, они просто не подумали. Но вот сказать хоть слово тому же водителю мне просто страшно. Мне вообще очень сейчас страшно, поэтому я и не знаю, что теперь делать. Если малышне плохо станет, то я, конечно, попробую попросить… Но нас везут, скорее всего, в детский дом, а там будет нам и еда, и питье, и мытье… И даже то, о чем думать не хочется. Немного совсем потерпеть осталось.